Отчет TeaMat
Часть 1. Игровая.
Заранее извинюсь, если где-то что-то забыла, нарочно опустила или исказила.не беги и не бойся, все решено, вдыхай.
вот осеннее солнце ходит в далекий край,
прячет бок за высоткой, мерзнешь в ее тени.
жизнь бывает короткой, чуешь полынь? беги,
пусть отчаянья завязь с прошлым переплелись,
говори, заикаясь, видишь, как в ком-то жизнь
истекает водою крана, что сбил резьбу?
это стало тобою, гневайся на судьбу,
закрывай ставни, двери, прячься пока жива.
чередой наваждений вымучены слова
и желанья, и мысли, чем заменить бы их?
а конец чьей-то жизни комом в тебе затих -
не сглотнуть, не отплакать, не отмолить вины.
а травы горький запах - знамя твоей войны
поднимается гордо, белым туманом флаг,
и сжимается горло, и наступает мрак,
и осеннее солнце сносит тебя за край.
не беги и не бойся, время пришло, вдыхай
горечь метки гортанью, воздух колеет в стынь
но мы встретимся, знаю,
там, где цветет полынь.
© Олли Вингет | Пряша
Ей четыре года. Она носит большие протертые кофты, явно с чужого плеча, которые прячут сеть царапин, покрытых колючей коркой, чешую пурпурных синяков. У нее не по-детски пустые глаза и вечно трясутся руки. Она – шестой ребенок – живой ребенок – в этом подобии семьи, поэтому ее зовут Пятая. Нормального имени не заслужила. Хотя… она ведь понятия не имеет о том, что порядковый номер – это не нормально. Слишком маленькая для того, чтобы браться за серьезную работу, но в ее сторону постоянно раздаются крики: «Подай», «Принеси», «Позови», «Проваливай». И каждый раз, даже не дослушивая, угадывая по тону, она срывается с места, несется выполнять новое поручение, как будто от этого зависит ее жизнь. Как будто?
Ей шесть лет. Мужчина смотрит в ее сторону, щурится, морщины между его густыми бровями становятся еще заметнее. Он кажется не узнает. Словно задается вопросом, что это за хрень, откуда она взялась. Или, может быть, почему она до сих пор здесь, живая. Потом он переводит взгляд на женщину, которая бьет не очень сильно, которую могли бы называть мамой, если бы здесь было такое слово.
- Ей уже давали…? – она кивает поспешно. Под ее футболкой тоже скрываются разноцветные синяки. Быстро подходит-подлетает к Пятой, сжимает своими тонкими пальцами ее локоть, рывком заставляя подняться на ноги. Тянет за собой в другую комнату. Все – молча. Мертвецы не способны разговаривать, а живых на этом хуторе, затерянном в лесах, нету. Просто одни лежат, а остальные их обслуживают, бережно извлекая уже ненужные телу органы.
Мир девочки, совсем еще крошечный, поместившийся бы в сложенные вместе ладошки, трескается под напором одурманивающего дыма, чтобы когда-нибудь разлететься на кривые осколки.
Ей девять лет. Она все так же носится по поручениям и иногда помогает разделывать трупы: держит поднос с инструментами, или осторожно орудует скальпелем. Никогда не поднимает головы, рассматривая пол или землю, опасаясь натолкнуться на чужой взгляд. Зато внимательно слушает, что происходит вокруг. Жадно ловит каждое слово, при этом готовясь в любой момент сорваться с места, постараться сбежать. Постараться…
Она нашла гнездо с крысятами под крыльцом в дальней части хутора, и часто сидит перед ним на корточках, обхватив руками колени. Наблюдает, как мать сжирает одного из своих детенышей, а остальные в это время возятся, пищат, грызут друг друга. Она думает, что младший ребенок, очень похож на одного из этих зверьков. Тоже маленький и беззащитный. Только Пятая не понимает, что их родители медленно пожирают собственных детей.
Ей десять лет. Она сидит в углу и наблюдает за тем, как мужчина избивает женщину. Не ту, добрую, которая иногда даже обрабатывает царапины и учит, как именно надо себя вести. Вторую, более высокую, более тощую и более нескладную. Женщина верещит, Пятая зажимает ладонями уши, чтобы этого не слышать, но продолжает смотреть. Взрослые редко замечают ее, в отличии от других детей. Здесь – каждый за себя. У Пятой все болит. С утра у нее забрали очередную дозу, а она даже не сопротивлялась, только лежала на земле, прикрывая голову руками, чтобы по ней не попало. Ведь просто так забирать не интересно, верно? Даже Шестая дерется – она уже согласилась променять свой крошечный мир на опьяняющую дозу, маленькая глупая крыска. Только Эва не лезет. Эве нет дела до остальных детей, она сама по себе. Самая старшая – из живых, - самая ловкая. Пятая восхищается ей, ее смелостью, ее силой. Пятая ненавидит ее, потому что у сестры достаточно храбрости для того, чтобы убегать в лес, пропадать там целыми днями – да, замечает это, возможно, единственная замечает. Остальные живут в своих мирах, полных дурмана, заслоняющего все остальное. Сама Пятая иногда выходит из хутора. Ненадолго. Осторожно. Она боится леса, чужого, незнакомого, опасного. А лес повсюду. Так что ей никогда не удастся уйти.
Ей двенадцать лет, и она смотрит на свое отражение в пыльном стекле дома, за которым клубиться тьма. В ней уже нет ничего от ребенка, но слишком мало от взрослого – пока что слишком мало. Однако, она теперь самая старшая девочка на хуторе. Четвертая умерла, Эва сбежала. Это… страшно. Ведь пройдет еще немного времени, и тогда ей придется благодарить нового мужчину, прибывшего на смену старому мертвецу. Благодарить бригадира и его работников. Она рассматривает собственное тело, закусывая нижнюю губу, с отвращением в глазах, потому что оно смеет расти. И страх перед взрослением – и его последствиями, - намного сильнее, чем страх перед лесом.
Ей четырнадцать лет. Она пережила незнакомых людей, задающих множество вопросов, на которые ей все равно не удалось бы ответить, пережила наркологическую клинику. Теперь ее дом – детский приют. Там добрые люди. Они не бьют и даже не кричат. Они улыбаются. Они не ругаются, когда она дергается при попытке погладить ее по голове, или обнять. У нее есть учитель, который говорит, что она умная девочка, все быстро схватывает. У нее есть подруга, за которой Пятая ходит хвостиком. У нее даже имя появилось – Вера. Наверное, ей подходит.
Ей шестнадцать лет, и она счастлива. Подруги рядом нету – ее удочерили, но Вера все равно счастлива. Она ходит за компанией ярко накрашенных подростков, и ее не гонят, даже учат. Просят купить что-нибудь в магазине – иногда взрослые верят, будто она одна из них. Или украсть – если не верят. «Подай», «Позови», «Принеси» - раздаются слова в ее сторону, и Вера, даже не дослушав, срывается с места, чтобы выполнить очередную просьбу. Один из мальчиков украл для нее очки с темными стеклами, которые лишают мир разнообразия красок. Но теперь Вера может смотреть на других людей, а не ходить с постоянно опущенной головой. Да, она бесспорно счастлива. Ведь у нее нормальная жизнь…
Пока в голове не взрывается что-то, пока не раздается зов, протяжный и неприятный, без слов, но сразу понятный. Вера идет туда, куда ее зовут, встречается с грубым темноволосым мужчиной. Смотрит на него через очки и молчит, слушая, пытаясь понять, что именно он говорит. Человек то и дело хватается за пистолет. Человек не улыбается, и говорит так, словно вот-вот сорвется на крик. Он просит – нет, приказывает – пойти, принести, проследить. И Вера идет, напоследок бросив «Мне плевать на Эву» - потому что грубый человек пытался угрожать ей сестрой, к которой никогда не было сестринских чувств.
А потом Вера возвращается, чтобы найти лишь труп этого человека. Ей не страшно, хотя она давно не видела мертвецов. Она просто сбегает, зная, что смерть – это всегда неприятности. И снова счастлива, потому что снова живет нормальной жизнь. До тех пор, пока ей приносят записку – какой-то странный парень в темных очках. Приглашают – приказывают прийти – в пиццерию. Вера привыкла подчиняться, Вера идет. А там… а там ее ждет Эва. Почти не изменившаяся за столько лет. Темные волосы, бледная кожа. Живой взгляд – без той пустоты, которая всегда преследовала Пятую. Они разговаривают – о прошлом и немного о будущем. И Эва не ест, только пьет что-то красное.
- Почему ты не ешь? – с набитым пиццей ртом спрашивает Вера – никаких манер.
- Я ем, - усмехается Эва, делая очередной глоток. Лучше не спрашивать.
Они выходят на улицу, и Эва ведет ее к какой-то скамейке, затаившейся в тени. На шее смыкаются холодные длинные пальцы. Кролик, который смотрит на удава, собирающегося сожрать его, и ничего не может сделать с этим, скованный страхом.
- Боишься меня? Правильно, что боишься… Хочешь стать сильнее? Я могу научить тебя.
Вера не хочет. Но она кивает, соглашаясь. Потому что умирать она не хочет еще больше.
Чужая кровь – новый наркотик. Маленький мир, который может поместится в сложенные вместе ладошки, снова вздрагивает с легким хрустом. На нем уже нету ни одного целого места, сплошная сеть темных трещин, и лишь каким-то чудом он еще не развалился. Новый наркотик, новая зависимость….
Ей шестнадцать лет. Скоро должно быть семнадцать, но Вера об этом не знает. Они едут в Россию, в странный городок под названием Вир. Зачем? Вера не спрашивает. Эва просыпается, когда последние лучи солнца скрываются за горизонтом. Ее высаживают на окраине города, и крупный водитель благополучно отправляется в мир иной. Вере садится за руль – она немного умеет водить, хотя и не имеет прав. Надо избавиться от машины – свалить ее в какой-нибудь овраг, или спрятать в лесу… Вера все еще ненавидит лес. Стереть свои следы, стереть следы Эвы. А потом вернуться в город, встретиться с сестрой… это слово все еще не ложится на язык, режет мысли тонким лезвием. Но Вера научилась произносить его не морщась.
Вир – странный город. Путанные улицы, почти никаких отличительных знаков. Они с Эвой встречаются в чайной, пропитанной дымом, и маленькая бабушка прямо с порога спрашивает у них, будут ли чай или кофе. Сестра – как же это странно – не одна, с ней еще трое. Две девушки и парень. Бросают на Веру рассеянный, незаинтересованный взгляд, а она изучает их через темные стекла. Даже в помещении, освещенном лишь несколькими свечами, не снимает очков. Ей не нужны цвета, мир итак наполнен: звуками, запахами, очертаниями. В углу сидят люди, дымят кальяном, и его запах неприятно режет ноздри. Рядом разговаривают, и Вера по привычке ловит обрывки чужих речей. Она забивается в угол, пристраивая подбородок на коленях, и ее не замечают. Только Эва в какой-то момент подходит и рассказывает о том, что ее новые знакомые не просто люди. И что им нужно помочь. Необходимо найти одного человека. Вера кивает, но пока не двигается. Ждет команды, которой так и не поступает.
Кто-то роняет фразу про художественную галерею, выставку художника, они срываются из уютной чайной – а ведь Вера только-только привыкла к режущему запаху – мчатся туда. Она раньше не была в музеях и галереях. Ей не нравятся рисунки обнаженных женщин, ей не нравятся путанные объяснения художника. Слушая их, Вера сжимается, опускает голову, рассматривая пол. Вторая комната лучше. Неясные картины, разные пятна, в которых можно найти нечеткие образы. Но все вокруг насмехаются, оскорбляют улыбающегося юношу в маске, а Вера молчит, как всегда. Ей нечего сказать. А потом… Эва затаскивает в комнату девочку. Девушку. Не важно.
Незнакомка скулит, Эва рычит, в своей обычной манере задавая насмешливые и грубые вопросы. Вера наблюдает, забившись в угол, и ничего не делает, хотя внутри все сжимается, бунтует против действий старшей сестры. И так хочется ее остановить: попросить или даже оттолкнуть в сторону, заставить остановиться… но Вера молчит. Просто смотрит, как кому-то еще ломают жизнь. И бросают ее, «позволяя» объяснить произошедшее. Пятая не умеет успокаивать, и не может рассказать свое истинное отношение - ей ведь нужно радоваться тому, что она отличается от обычных людей, которые являются лишь пищей для вампиров. Что ее выбрали в качестве слуги, защитника, спутника, выделив из остальных... От нее ведь ждут радости, верно? Она просто говорит, что теперь эта девочка – девушка – не будет болеть, но и не будет больше свободна. А та ведь… та ведь хотела свободы?
Они вдвоем сбегают из галереи, мчатся снова в чайную – был приказ. Там нету мужчины, который нужен Эве, и Вера докладывает об этом, ожидая новых распоряжений. Она не знает, что еще делать. Наблюдает за людьми через темные очки. Когда приходит сестра, один из мужчин пытается набросится на нее, обвиняя в смерти своей жены. Вера становится между ними, расставляя руки в стороны. Она защищает Эву. Она готова отдать свою жизнь за сестру, не думая, не жалея.
Смерть – это всегда неприятности.
Однако, иногда ее не избежать. Пятая не видит смерти Эвы. Это к лучшему – ведь она должна была спасти, не важно каким образом. Она видит лишь тело, лишенное головы. И что-то внутри сжимается. Их связывало намного больше, чем сестринские узы – они-то как раз ничего не значили для им подобных. Их связывала кровь – тот самый чертов наркотик.
То, что испытывает Вера, глядя на последнее близкое – они ведь были близки? – существо, нельзя назвать грустью. Это облегчение – потому что она теперь свободна. Это растерянность – она не знает, что делать дальше. Это страх. Это боль. Это ненависть. Это вина. Это успокоение. Это непереносимое одиночество... Клубок эмоций, сжавшихся в груди, извивающихся подобно змеям. Они никогда не смогут найти выхода.
«Я свободна?» - эта мысль не приносит радости.
Вера вытаскивает тело на улицу, пачкаясь кровью и не обращая на это внимания. Забирает медальон, висящий на шее, кошелек, мобильный, потому что Эве это уже не нужно. Можно было бы забрать и органы, но их не в чем хранить. При мысли об этом у Веры снова начинают дрожать руки. В это время из подъезда вываливаются знакомые сестры. Они пытались ее спасти. Наблюдают за тем, как Вера роется в телефоне, будто там оставлены инструкции о дальнейших действиях. Последний вызов – Леславу, уже знакомое для Веры имя. Наверное он захочет узнать о произошедшем. Вера набирает номер, рассказывает: коротко бросает одну лишь фразу, сообщает о своем местоположении.
Она понятия не имеет, кто этот мужчина и зачем он нужен был Эве. Просто смотрит как тот устало бьется лбом о стену, а затем подходит к обезглавленному телу, перекрещивает его. Странные обычаи. Вера прекрасно знает, как надо обращаться с трупами: разделать их, достать все нужное, а затем избавиться. Сжечь, закопать… Здесь не происходит ничего подобного.
Мужчина уходит, а девочка-ласомбра внезапно обнимает ее за плечи, тянет к подворотне.
- Итак, нас здесь трое и у тебя есть выбор, кем быть. Ласомбра, Гангрелл и… ты там кто? А да, Малкавиан. Выбирай.
- Человеком, - не надеясь на то, что ее послушают. Вампирша смеется. Кто бы сомневался. Уже ведь поздно. Вера не сопротивляется, потому что знает, что это бесполезно. Они все равно сильнее, они все равно получат то, чего хотят. И может быть... может быть она тоже хочет этого? Последнее, что Вера помнит, это резкий удар ножом по горлу. Мир тонет во тьме.
Ей шестнадцать лет, и она умерла, но только для того, чтобы родиться заново.
Ночь начинается с голода, который невозможно утолить. Где-то внутри мечется зверь, жаждущий еды. Первый труп, отдающий вонью. Удивительно, что в его крови не чувствуются дешевого спирта. Никаких манер – Вера есть не аккуратно, перепачкав лицо. Вытирает рот рукавом куртки, находит в кармане темные очки, пряча за ними глаза. Зверь затихает, но не уходит. Сидит, напряженный и дикий, периодически порывается вырваться, оглашая свое желание рыком, срывающимся с губ девчонки. Слишком большие берцы держатся на ногах только за счет шнуровки, каждый шаг слишком громкий – так непривычно… И чей-то оклик тоже слишком. Просто слишком. Вера сжимает кол, втягивает голову в плечи, оборачивается, чтобы наткнутся взглядом на девушку с темными волосами, бледной кожей и слишком живыми глазами.
- Эва? – недоверчивый рык. Сложно говорить нормально.
- Че за Эва? – а вот голос чужой. Удивительно. Это не сестра, хотя Вера не понаслышке знает о том, что смерть – это не всегда конец. Она отзванивается Сиру – новое слово, которое режет язык – чтобы узнать, где тот находится. Ведет девушку, напоминающую о прошлом, к чайной. Ветер доносит слова незнакомой песни.
Стайка сидит у чайной, нахохлившиеся, как воробьи. Вера лишь рычит, не говоря ничего, подходит и пристраивается на перилах, втянув голову в плечи. Они поглощены общением с Даис, девушкой из Легиона, доказывающей, что им пришло сообщение об отмене нападения. Или нечто подобное. Вере не интересно, это не ее война. Но она не уходит. На нее снова бросают растерянный незаинтересованный взгляд. Совсем как вчера. Только малкавианка через какое-то время спрашивает:
- А... а вы кто?
Вера усмехается. Почему-то ей кажется, что улыбка больше похожа на оскал. Где-то в глубине груди снова зарычается тихое рычание.
- Вера, - неужели она изменилась настолько, что ее не узнали? Неужели она освободилась - потеряла - себя старую в земле, вылезла из нее совершенно новым человеком? Нет, не человеком, разумеется. Она теперь вампир ведь... Кажется, будто холодная рука снова сжимает горло - совсем как во время встречи с Эвой. "Она должна доказать, что заслуживает" - звучат в голове слова сестры. Неужели та действительно ждала этих доказательств, какого-то необычного поступка, чтобы дать становление? Или ей тоже хотелось спасти...
Эта ночь – карусель в детском парке. С лошади на лошадь: сначала белая, потом черная, потом какой-то неведомый зверь, с которого слезла краска. Чайная. Галерея. Чайная. Смерть. Логово Шабашитов. Подворотня. Смерть. Смерть. У них есть цель, но нету плана.
Они узнают, кто виновен в смерти стаи, кто посмел предать Шабаш. Ласомбра-отступники – это так интересно. Они теряют девочку-малкавиана. Ей оторвали голову в канализации. Они находят девочку-тореодора, тоже из легиона, приехавшую помочь. Разве здесь можно помочь? Хотят перебить камарилью, но идут туда по очереди, отслеживая обстановку и умирая. Хотят избавиться хотя бы от предателей, и все равно умирают. Это не вызывает у Веры никаких эмоций. Ни тоски, ни боли, ни облегчения. Потому что она находится рядом со своим якорем. Парнишкой-гангреллом, убившим ее, но давшим становление. Она не любит его, но и не может уйти, привязанная кровью. По край ней мере, убеждает себя, что не может уйти. Ей хотелось бы напоить его своей кровью. Потому что чем больше к тебе привязано, тем ты сильнее. Но Вера ведь не умеет быть сильной...
После смерти Даис они снова направляются к галерее. Можно было бы ввести Алексея в безумие, пихнуть к камарильцам и ждать, пока он всех перебьет. Или пока они убьют его. Только зачем?
Пока девочка-тореодор выясняет обстановку, они разговаривают. Обсуждают прошлое – в первый и последний раз. Обсуждают будущее. Вера знает, что погибнет, если останется одна. И знает, что Алексей погибнет, если решит пойти и мстить неизвестно за что.
Конечно, у нее уже не будет нормальной жизни: кота, дома мужа. Но это ведь лучше, чем стать набором органов на черном рынке?
- Я не хочу умирать, - говорит Вера, а где-то внутри рычит зверь, согласный с этим. И Алексей тоже согласен.
- Ты можешь привязать меня вторыми узами? – спрашивает Вера, когда они уходят от галереи. Парень кивает, не удивляясь, не интересуясь, зачем ей это надо. Оно и к лучшему. Ведь очень сложно объяснить. Вера цепляется за его кофту. Боится, что он уйдет, оставляя ее в этом городе? Или боится сама убежать? Ведь, слишком мало вещей ее держит рядом – связь намного более хрупкая, чем была между ней и Эвой… А он, может быть, даже не понимает, что такое узы. Отводит ее в сторону от идущей впереди девочки-тореодора, хватает за шею, подносит руку к губам. И Вера впивается в нее, жадно глотая кровь. Впервые действительно желая этого. Может быть, однажды она рискнет попросить о большем. О новом глотке крови, о новой привязанности. Чтобы не сомневаться в ту секунду, когда ему будет грозить опасность, отдать за него свою жизнь, не думая, не жалея. Может быть... Неужели ее единственное предназначение - умереть за кого-то?
- Больно кусаешься, - Алексей усмехается, приобнимает за плечи. И Вера жмется к нему, как мог бы жаться какой-нибудь щенок к хозяину. Она не одна. И она… невероятно счастлива…
Остатки шабаша покидают Вир, унося с собой рассказ, за который им пришлось заплатить слишком дорого. Это мертвая девочка-Ласомбра с ярко красными губами и какой-то постоянной издевкой. Это мертвая Малкавиан, рыжая и слишком нормальная на первый взгляд. Это мертвая Даис, которая бросается словами словно ударами. Это мертвая Эва, которая только-только стала вампиром и за образом бунтарки скрывала маленькую запуганную девочку. Это шестнадцатилетняя Вера, которая не могла смотреть людям в глаза и просто хотела нормальную жизнь.
Непомерная цена за горстку воспоминаний, не так ли?