Откроем тему цитатой из А. Дюма.

Не без серьезных колебаний и мучительных сомнений вступил император Карл V на территорию Франции. Казалось, здесь и земля и воздух враждебны ему. И неудивительно: ведь, взяв в плен французского короля, он недостойно обращался с ним в Мадриде и, кроме того, как говорит молва, отравил дофина. Вся Европа ожидала, что Франциск I обрушит страшную месть на своего противника, благо тот готов добровольно отдаться ему в руки. Однако Карл, этот великий игрок, дерзко ставящий на карту целые империи, не пожелал отступать и, заранее подготовив почву, отважно перебрался через Пиренеи…

Перенесемся мысленно в один из залов Луврского дворца; здесь собрался весь двор, чтобы сразу после обедни отправиться в Сен-Жермен: дожидались лишь выхода короля и королевы. Только несколько дам сидят; большинство придворных стоят или прогуливаются по залу, беседуя вполголоса; шуршат парчовые и шелковые платья; в тесноте шпага задевает за шпагу; встречаются сияющие нежностью или горящие ненавистью взгляды; влюбленные шепотом назначают свидания, соперники бросают друг другу вызов на дуэль; блестящий поток знати ошеломляет своим великолепием. Костюмы, сшитые по последней моде, роскошны; лица дам очаровательны. На этом пышном и до смешного пестром фоне выделяются одетые на итальянский или испанский лад пажи со шпагой у пояса; они стоят неподвижно, как статуэтки, положив руку на бедро.

Впрочем, было бы бесполезно пытаться изобразить ослепительную, полную блеска и живых красок картину королевского двора: сколько бы мы ни старались это сделать, у нас получилась бы лишь тусклая и слабая ее копия. Попробуйте вдохнуть жизнь в галантных и насмешливых кавалеров, оживите изящных и остроумных дам «Гептамерона» и Брантома, вложите в их уста подлинно французский язык XVI века – яркий, сочный, наивный, и вы получите представление о прекрасном дворе Франциска I особенно если припомните слова этого монарха: «Двор без дам – это год без весны или весна без цветов». И в самом деле, двор Франциска I олицетворял собой вечную весну, сверкающую самыми прекрасными и благородными цветами.

Освоившись со всем этим шумом и суетой и присмотревшись к толпе придворных, нетрудно было заметить, что она делилась на два лагеря. Отличительным признаком лагеря герцогини д'Этамп служил лиловый цвет; голубой указывал на принадлежность к лагерю Дианы де Пуатье. Сторонники герцогини являлись тайными поборниками реформы, их противники – ревностными католиками. Среди приверженцев Дианы де Пуатье можно было видеть дофина – человека с плоской, бесцветной физиономией; в лагере герцогини д'Этамп то и дело мелькало умное, живое лицо и золотистые кудри Карла Орлеанского, второго сына Франциска. Дополните эту картину политической и религиозной распри ревностью дам, соперничеством художников и поэтов, и вы получите довольно полное представление о ненависти, царившей при дворе Франциска I, что поможет вам понять причину злобных взглядов и угрожающих жестов, которые невозможно было скрыть от наблюдательного взора, несмотря на все лицемерие придворных.

Главные враги – Диана де Пуатье и Анна д'Этамп – сидят в противоположных концах огромного зала; и все же каждая насмешка, брошенная одной из соперниц, вмиг достигает слуха другой, и столь же быстро приходит разящий ответ, благодаря усердию множества досужих сплетников.
Среди разряженных в шелка и бархат вельмож, мрачный и равнодушный к остротам, да и ко всему окружающему, расхаживает в своей длинной докторской мантии Анри Этьенн, всецело преданный партии реформистов; а в двух шагах от него, столь же ко всему равнодушный, стоит, прислонясь к колонне, печальный и бледный Пьетро Строцци – флорентийский изгнанник; наверное, он видит в мечтах покинутую родину, куда ему суждено было вернуться пленником и обрести покой лишь в могиле. Пожалуй, излишне говорить, что этот благородный беглец – по женской линии родственник Екатерины Медичи – всей душой привержен партии католиков.

Вот проходят, беседуя о важных государственных делах и поминутно останавливаясь друг против друга, словно для того, чтобы придать больше веса своим словам, старик Монморанси, которого король каких-нибудь два года назад возвел в должность коннетабля, вакантную со времени опалы Бурбонов, и канцлер Пуайе, гордый недавно введенным им налогом на лотереи и собственноручно подписанным в Виллер-Котере указом.

Держась обособленно и ни с кем не вступая в разговор, расхаживает во всеоружии своей сверкающей белозубой улыбки бывший бенедиктинец, а ныне францисканец Франсуа Рабле. Он все вынюхивает, высматривает, ко всему прислушивается и все высмеивает. А горбун Трибуле, любимый шут его величества, бросается всем и каждому под ноги со своим неистощимым запасом шуточек и, пользуясь положением любимца и карлика, издевается то над тем, то над другим – правда, довольно добродушно, но не всегда безобидно…

Среди всего этого великолепия король сгорает от нетерпения. Его бывший враг, а теперь почти союзник, Карл V уже ступил на французскую землю. У границы его встретили два сына Франциска I, а в продолжение всего пути французы оказывают императору всяческие почести и знаки внимания. Из-за бесконечной череды праздников и приемов кортеж движется медленно. Порой, к великому недовольству Франциска I, император внезапно меняет заранее намеченный путь и этим портит специально подготовленное чествование. В конце концов французский монарх устремляется навстречу гостю сам...

Дата: 25 января 2014 года

Количество участников: около 40.

Формат: павильонка (один день из жизни французского двора: политика, интриги, любовные истории).

Место: база в Столбцовском районе.

Взнос: Уже не планируется.
С учетом совмещения игры с днем рождения мастера взносы не собираются.
Но желательно прибытие с собственным запасом алкоголя.

Место действия: Франция. Замок в Шательро, где король Франциск I остановился в ожидании своего гостя – императора Карла V, чтобы затем вместе отправится в Париж, где монархам подготовлена пышная встреча...

Время действия: 1539 год. Канун Рождества.

Предполагаемые персонажи (список не полный):
1.Франциск I – король Франции – Ральф
2.Карл V – император Священной Римской Империи, король Испании и прочая – Эренор
3.Генрих Валуа – старший сын Франциска I и Клод Французской, дофин Франции – Венедикт
4.Карл Валуа – младший сын Франциска I и Клод Французской, герцог Орлеанский – Дин
5.Элеонора Габсбург – вторая жена короля Франциска I, вдова короля Португалии, сестра императора Карла V – Алтэйя
6.Рене Французская – сестра покойной жены короля Франциска, герцогиня Феррары – Эридан
7.Маргарита Валуа, королева Наварры – сестра короля Франциска. – Мелитина
8.Маргарита Валуа – дочь короля Франциска – Элли
9.Екатерина Медичи – жена Генриха Валуа – Гуру
10.Жанна д'Альбре – дочь Маргариты Наваррской и Генриха д'Альбре – Веритас
11.Анна д’Эйли, герцогиня д’Этамп – фаворитка короля Франциска I – Настена
12.Диана де Пуатье – фаворитка дофина Генриха – Роксолана
13.Анн де Монморанси – коннетабль Франции – Хаген
14.Гийом Пуайе – канцлер Франции - Эрвин
15.Филипп де Шабо, сеньор де Брион – адмирал Франции - Эверар
16.Жан де Лоррен – кардинал Лотарингский, советник короля Франции – Алхимик
17.Жан или Гийом дю Белле – советник короля Франции – Ромена
18.Анри д’Альбре – король Наварры, зять короля Франции – Нигабраза
19.Франсуа де Гиз, граф Омаль – сын герцога Клода де Гиз, племянник кардинала Лотарингского, воспитывался вместе с дофином Генриха – Бельфигор
20.Жак д'Альбон, сеньор де Сент-Андре – придворный из свиты дофина Генриха - Мигель
21.Франсуа де Бурбон, граф д’Энгиен – друг Карла Орлеанского - Локи

Дополнительный список:
22. Джулия Гонзага-Колонна, итальянская аристократка – Белая Сова
23. Жаклин де Колиньи – фрейлина Элеоноры Австрийской – К'Хара
24. Клод-Катрин де Вивонн, в замужестве де Гонди – фрейлина Екатерины Медичи – Аннавен
25. Антуанетта де Бурбон-Вандом, герцогиня де Гиз – Изабелла
26. Диего Лопес де Пачеко, маркиз де Вилена, дворянин из свиты императора Карла – Рион
27. Рабле - Манфред
28. Анна де Вивонн, жена барона де Бурдейль, придворная дама Маргариты Наваррской – Дея
29. Жан Люжье, младший распорядитель Отеля короля – Шаваш
30. Йохан фон Кромберг, "порученец" кардинала Лотарингского – Кэб
31. Лилиан де Писсле, "компаньонка" герцогини д'Этамп – Лили




Краткая информация о персонажах: Нажмите для просмотра прикрепленного файла

Немного об обращениях: Нажмите для просмотра прикрепленного файла

ура!

Мы, безусловно, едем не на фестиваль реконструкции, тем не менее, я хочу выложить ряд материалов, чтобы помочь тем, кто захочет создать образ первой половины XVI века. Тем более, что костюм выглядел несколько необычно (для меня во всяком случае).

Я речь веду про мужскую моду. В женской ни бельмеса.

Это король Франциск 1 - француз.

[img]http://2.bp.blogspot.com/-EEolgbo1YIc/UGiai1wMUjI/AAAAAAAAVFg/ntAtwBqfMFM/s1600/francois_I.jpg
[/img]


[/img]

Это Генрих 8- англичанин.



Как он выглядит в разобранном виде смотрите в пристегнутых файлах.

Ну и вот Карл 5 - император:



Основная проблема для нашей зимы обувь и теплая одежда.
Вопрос с обувью ребята решали вот как тут:

http://aands.org/raisedheels/Other/Armor/armor.php

Ботфорты делались из тонкой оленьей кожи и потому выглядели как чулок. В наших реалиях - это очень дорого. поэтому покатят обычные сапоги выше колена. Думаю, что и в реале, они делали обувь не только из оленины.

Что касается меховых накидок - я чуть позже выложу координаты магазина с условно недорогим, но очень качественным искусственным мехом. Сам пока не видел, но жена (кто знает, тот понимает уровень экспертной оценки ) говорит, что от настоящего почти неотлечим.

Ну и последнее. Помните, что дворяне носили шпоры и оружие. Первое не всегда, второе неотрывно. Поэтому ковыряльник (хотя бы кинжал) постарайтесь надыбать. Блага портупеи им были не нужны, тогда ножны все еще пристегивали к поясу.

Ах да! Головной убор. Вообще это обязательный элемент. Он подчеркивал статус. Заморочтесь беретом. перо к нему присобачить тоже недорого и несложно.

Ральф, спасибо

В главную тему выложил первую прикидку по ролям.

Тем, с кем мы уже обговорили участие, но вы себя в списке пока не увидели – не волнуйтесь, вашим персонажам надо еще подобрать имена и исторические прототипы.

А это немного про женский костюм. А то еще в суд за дискриминацию подадут

прошу прощенияза небольшое отступление.
Дорогие дамы, кому нужны услуги по пошиву костюма - обращайтесь, с радостью помогу Вам.

Как то немного расстраивает такое обилие «вкусных» и никем не занятых мужских ролей.

Ну это не удивительно. Но мы их все равно поймаем

Первое. Задействуем, все-таки, резервную дату. 25 января.
Мне кажется, что я успел поговорить с большинством игроков по этому поводу, но могу ошибаться.
Поэтому прошу, если кому-то она категорически не подходит – сообщить мне.

Второе. Начинаю публиковать в теме короткие истории царствования Франциска I. Для ознакомления с обстановкой, так сказать. В них наверняка будут упоминаться персонажи, присутствующие на игре, и те, кто связан с такими персонажами.

Воспринимать написанное с точки зрения персонажа стоит не как неоспоримую истину, а как истории, которые рассказывали при дворе о тех или иных событиях. Вполне вероятно, что все было совсем не так, как виделось со стороны.

Третье. Продолжаю встречи с игроками и потенциальными игроками в очном режиме. Связь через форпочту, скайп и телефон.

История первая

Отец будущего Франциска I, граф Карл Ангулемский, хоть и был принцем крови, никогда не помышлял о престоле, так как приходился тогдашнему королю Карлу VIII довольно дальним родственником, причем не из старшей линии. Король и его жена Анна Бретонская были молоды и здоровы. А потому все были убеждены, что за наследником дело не станет. Единственной, кто истово верил в высокое предназначение Франциска де Валуа, была его мать – Луиза Савойская.

Будучи воспитанницей Анны де Боже, сестры короля и регентши в период его малолетства, Луиза была выдана замуж в одиннадцать лет. Супруг, граф Ангулемский, отличался весьма вольным нравом, и как говорили, не терял времени, ожидая пока юная графиня войдет в возраст. После пары лет супружества Луиза совсем загрустила.

— Я совсем не похожа на других женщин, — с огорчением сказала она однажды.

На настойчивые расспросы одной из дам ее свиты она, расплакавшись, ответила, что разве это нормально — не забеременеть, когда тебе уже тринадцать лет?

А потом, чтобы успокоиться, графиня отправилась в Плесси-ле-Тур получить благословение у Франсуа де Поля, о котором шла молва, что он молитвами может вернуть женщине способность родить. Святой человек был взволнован ее преждевременной тревогой и предсказал юной графине, что она скоро станет матерью и, более того, матерью короля!

Первая часть предсказания сбылась очень скоро. 11 апреля 1491 года Луиза родила голубоглазую девочку, которую окрестили Маргаритой.

— Почему ее назвали этим именем? — недоумевали придворные.

Из-за настойчивого любопытства одной из дам ее свиты объяснение вскоре было найдено. В начале беременности Луизе все время хотелось устриц, и однажды вместе с устрицей она нечаянно проглотила жемчужину… А «margarita» по-латыни и означает – «жемчужина». Позже поэты не раз будут обращаться к этой элегантной игре слов.

12 декабря 1494 года у графа и графини Ангулемских родился, наконец, долгожданный сын – Франциск. Но до престола ему было все так же далеко...

Прошел еще год и, как будто осознав, что его земной долг выполнен, монсеньер Ангулемский умер. Его 19-летняя вдова, «обученная скорее хитрости, чем силе», оказалась во главе семьи. Она переносила испытания со смиренным выражением лица, за которым глубоко пряталась резкость характера. Ее не любила королевская чета – ни сам Карл VIII, ни его супруга Анна, – поэтому молодая графиня поселилась вдали от двора, в своем замке Коньяк, и целиком отдалась воспитанию детей, которых боготворила. Но ей не суждено было долго вести такой замкнутый и уединенный образ жизни. В 1498 году внезапно скончался Карл VIII. В своем любимом замке Амбуаз он… ударился головой о косяк двери, и это оказалось для молодого монарха фатальным. На престол вступил герцог Людовик Орлеанский (двоюродный брат Крала Ангулемского), положив начала династии Валуа-Орлеанов. Вскоре он женился на вдове своего предшественника Анне Бретонской.

Король, искренне, по-родственному, любивший Луизу Савойскую, очень хотел, чтобы у нее установились добрые отношения с королевой, но это оказалось невозможным. Обе властные, честолюбивые, настойчивые и страстные, они никак не могли поладить: сходство их характеров порождало между ними только ненависть. К тому же дальнейшие события лишь разжигали их скрытое недоброжелательство: все сыновья Людовика XII умирали в раннем детстве, поэтому естественным наследником престола являлся сын Луизы – здоровый, крепкий мальчик. С этим гордая королева никак не могла смириться.

В 1504 году король серьезно заболел. Так серьезно, что смерть его казалась всем неотвратимой. Предвидя второе вдовство, королева Анна решила вернуться в родную Бретань, за независимость которой она боролась истово, даже против собственных мужей. С собой она прихватила коронные драгоценности и старшую дочь – Клод, которую рассчитывала выдать замуж за Карла Габсбурга, унаследовавшего от отца Австрию и Нидерланды, а от матери Испанию. Бургундия и Бретань должны были стать приданым принцессы.

Анна Бретонская направлялась в Нант по Луаре. Но на свою беду забыла, что ей предстоит проплыть мимо замка Абмуаз, который король предоставил в качестве резиденции Луизе Савойской и ее сыну. А комендантом замка был Пьер де Роган, маршал де Жье, наставник принца и, как говорили, очень близкий друг вдовствующей графини. Оба с нетерпением ждали вестей из столицы. По приказу бравого маршала судно, на котором плыла Анна с дочерью, было задержано, а все ценности помещены в замок под охрану.

Королева была в ярости, но де Жье оставался непреклонен. В конце концов, Анне пришлось вернуться в Париж. Но к несчастью Луизы и ее поклонника, король пошел на поправку. Сам он на родственницу и маршала был не в обиде, но отказать жене, обвинившей старого вояку в оскорблении величества, не мог. Маршал был отослан от двора и отдан под суд. Ни уговоры короля, ни бесчисленные проволочки, чинимые в процессе канцлером Ги де Рошфором, не помогли. Де Жье был осужден и заключен в тюрьму. Луиза суда избежала, но королева мстила за себя с помощью многочисленных придирок, и даже хотела выслать мать наследника обратно в Савойю. Графиня, которой пришлось давать показания на процессе маршала, намек поняла, и, выдав дочь замуж за герцога Карла Алансонского (еще одного из принцев крови Валуа), решила удалиться в Коньяк.

Единственное, что утешало Луизу – ее возлюбленный сын по-прежнему оставался наследником престола. Более того, Генеральные Штаты, узнавшие о несостоявшемся бегстве королевы в Бретань, стали взывать к выздоровевшему королю, умоляя его выдать дочь замуж за «Монсеньера Франциска, истинного француза». Король снизошел к этой просьбе, к великому несчастью бретонки. Франциск был официально помолвлен с принцессой Клод, и в ознаменование этого события были устроены восхитительные праздники, апофеозом которых стал турнир.

Но королева продолжала надеяться на появление дофина и беспрестанно откладывала свадьбу своей дочери. Наконец, сама природа, отказавшись далее подчиняться этому непреклонному сердцу, пришла на помощь Луизе. Для тридцатисемилетней бретонки, изможденной огромным количеством неудачных беременностей, очередная попытка оказалась смертельной. Сраженная недугом, она поняла, что проиграла, и перед самой встречей с Всевышним приняла решение. Ошеломленную Луизу Савойскую привезли к королеве, которая передала ей право управления всеми своими владениями и опеку над дочерьми. Посчитав это наказанием свыше, отныне Анна могла думать только о своем здоровье. Девятого января 1514 года она скончалась.

Теперь исчезли все преграды для бракосочетания болезненной маленькой Клод и могучего красавца, Франциска Ангулемского. Свадьбу сыграли всего через четыре месяца после смерти королевы…


История вторая

Смерть жены причинила Людовику XII сильное горе. До того он и помыслить не мог, что более молодая и сильная королева покинет этот мир раньше него самого. Весь двор на несколько месяцев облачился в траур. Даже свадебные одеяния Франциска и Клод, и убранство алтаря в церкви, где происходило венчания, были черными.

Король долго проливал слезы, а потом почувствовал себя очень одиноким. И тут находившийся в это время в плену у англичан граф де Лонгвиль исхитрился убедить Генриха VIII, другом которого он стал, пойти на альянс с Францией. Однажды он сказал английскому королю:

— Сир, почему бы вам не выдать вашу сестру Марию за моего короля, который оказался вдовцом и пребывает в большой печали? Две наши страны были бы связаны нежными узами.

Английский король одобрил идею, после чего граф де Лонгвиль сообщил Людовику XII о своих переговорах.

Узнав о том, что ему в жены предлагают очаровательную 16-летнюю блондинку, отличающуюся к тому же грацией и умом, французский король, которому тогда было пятьдесят два года, вновь почувствовал, как разгорается жар в крови.

Времени на дополнительные переговоры терять не стали. 18 августа брак по доверенности (то есть через послов) между Людовиком и Марией был заключен в Гринвиче. Молодая королева прибыла во Францию с большой свитой, в которой, между прочим, находилась в качестве фрейлины знаменитая впоследствии Анна Болейн. Встречать Марию отправили 20-летнего Франциска Ангулемского…

Здесь-то и развернулась одна из самых удивительных трагикомедий в истории. Новоиспеченная королева торопилась произвести на свет дофина, который в скором времени принесет ей регентство и королевство. И, абсолютно не надеясь на своего супруга, она попыталась соблазнить не кого иного, как… Франциска Ангулемского! Было бы действительно забавно, если бы принц стал отцом ребенка, который в будущем лишил бы его короны!

Пылкий подросток не смог устоять перед чарами сирены. Господин де Гриньо, придворный королевы, сначала предостерегал Франциска, затем донес тревожные вести до госпожи Ангулемской. Разгневанная мать устроила безрассудному юнцу безобразную сцену, не опасаясь вспышки ревности Людовика XII. Престарелый же король, в свою очередь, призвал на помощь великую и ужасную Анну де Боже, поручив ей следить за добродетелью своей жены. В то же время он старательно начал делать все, чтобы нравиться. Пиршества и балы беспрестанно сменялись турнирами и играми; король, не желая отставать от молодежи, принимал живое участие во всех увеселениях, а ночи проводил с женой.

Всего шесть недель в таком режиме убили его. Первого января 1515 года герольды провозгласили:

«Умер Добрый король Людовик, отец народа!»

На рассвете следующего дня королева Мария удалилась в свои покои, где должна была, согласно обычаю, провести первые сорок дней траура, потому что считалось, что любая беременность, объявленная в первые шесть недель после смерти короля, может быть приписана усопшему.

Опасаясь такого оборота дел, Луиза Савойская приказала мадам д'Омон и мадам де Невер, придворным дамам королевы, наблюдать за своей госпожой день и ночь. Окна и ставни дворца были наглухо закрыты, и несчастная пленница, чей бурный темперамент так всех пугал, пребывала в полной изоляции от мира, в одной из комнат, освещенных свечами. Ей казалось, что она сходит с ума.

Но потом, как ей показалось, выход нашелся. Мария отважилась заявить о своей беременности. Но она забыла о госпоже Ангулемской, которая «просветила ее и пригласила к ней врачей и акушерок». Обнаружился ее бессовестный обман.

Вот свидетельство Брантома, всегда, правда, готового преувеличивать: «Королева, после смерти короля без конца распускала слух о том, что беременна; и хотя на самом деле этого не было, говорили, что она, что-то подкладывала под платье, все полнела и полнела чтобы когда придет срок, взять ребенка у какой-нибудь женщины, родившей в это же время. Но Луиза Савойская, которой никак нельзя было отказать в сообразительности, прекрасно знала, как делаются дети, и видела, что для нее и для сына все может кончиться плохо. Поэтому она приказала врачам и повитухам осмотреть королеву, и они обнаружили у нее под платьем свертки из белья и занавесок. Так ее разоблачили и она не стала королевой-матерью».

Ничего не оставалось, кроме как выслать ее, усыпанную золотом, в Англию. Граф Ангулемский стал Франциском I, а Луиза Савойская — новой правительницей королевства.

«Воистину началось правление вдвоем».

История третья

Простой народ все еще оплакивал своего «отца», добродушного Людовика XII, а дворянство уже ликовало, радостно толпясь вокруг трона, на котором сидел теперь блистательный, истинно дворянский король. Казалось, что с его приходом Франция моментально помолодела. Самой Вдовствующей Наставнице, Луизе Савойской, не было еще тридцати семи лет. Королю было двадцать, королеве пятнадцать, сестре короля, «Маргарите Маргарит», двадцать два, Карлу Бурбонскому, самому гордому из принцев крови, двадцать пять.

Анн де Монморанси, Клод де Гиз, Филипп Шабо де Брион, Жан Шабанн де Ванденне, Гийом Гуффье де Бонниве (теперь уже Адмирал Франции) – друзья юности Франциска – блистали при дворе и ждали лишь случая, чтобы прославить своими делами себя и Францию.

Людовик XII и Анна Бретонская были суровы, добродетельны и скупы. Их мрачные тени в одно мгновение рассеялись под дуновением радости, праздника, любви. На смену зажиточным буржуа пришли великолепные сеньоры, в руках которых золото не задерживалось надолго. Ради стремления к роскоши и блеску многие в одночасье пускали по ветру все состояние. Мартин дю Белле писал о таких, что «они носят на плечах свои мельницы, леса и поля».

Новое правление начиналось радостно. Вопреки обыкновению, молодой монарх не стал изгонять советников своего предшественника, хотя и не преминул осыпать милостями своих близких. Королева-мать была немедленно возведена в ранг герцогини, пожалована новыми доходами и Амбуазским замком в качестве резиденции. Сестре короля, Маргарите, было предоставлено достоинство Мадам и герцогство Беррийское. Карл де Бурбон, несмотря на возраст, удостоился высшего поста в королевстве – ему была вручена шпага коннетабля, не имевшая хозяина на протяжении десятилетий. И Карл VIII, и Людовик XII считали, что это звание делает своего носителя слишком могущественным, но Франциск, окрыленный своим взлетом, был выше таких подозрений.

Государственные дела казались молодому королю и его сверстникам слишком скучными, а потому они с радостью уступили бремя правления старшему поколению – Луизе Савойской, ее советникам и министрам прежнего царствования. Канцлером Франции стал ловкий и беспринципный адвокат Антуан Дюпра, а пост верховного распорядителя двора доверили Артусу Гуффье де Бюсси, старшему брату Бонниве и еще недавно учителю молодого короля.

Двор между тем пировал и веселился. Брак Антуанетты де Бурбон-Вандом и Клода Лотарингского, сватовство которого устроил сам Франциск I, был с помпой отпразднован в королевском замке Амбуаз. А так как этикет запрещал балы и маскарады в период траура по почившему Людовику XII, по приказу короля было организовано другое развлечение. Пойманного живым дикого кабана выпустили во двор замка, чтобы устроить на него импровизированную охоту.

Апофеозом череды празднеств, закатывавшихся по любому поводу, стала великолепная церемония коронации в Реймсе, где Франциска и Клод встречали ликующие толпы народа. Глядя на прекрасную пару, никто не мог усомниться в том, что Франция вступает в золотой век.

Французское дворянство манили сражения и воинская слава. И король был не расположен заставлять их ждать слишком долго. Его звала Италия. Анжуйский дом издавна претендовал на Неаполь, Орлеанский – на Милан. Будучи наследником их обоих, Франциск I готов был подтвердить свои права силой оружия. Тем более, что судьба и искусство дипломатов устранили почти все препятствия на его пути.

Прежде всего, Франциск I подтвердил мирный договор с английским королем Генрихом VIII, очень удачно рассорившимся к этому времени и с императором Максимилианом, и с Фердинандом Арагонским. Правителя Священной Римской Империи от решительных действий удерживали нескончаемые споры внутри его державы, разделенной на бесчисленное множеств больших и малых княжеств. Испанскому монарху связывали руки раздоры, последовавшие за смертью его зятя, эрцгерцога Филиппа Габсбурга, мужа несчастной Хуаны Безумной, законной наследницы кастильского престола.

Сын Филиппа и Хуаны, и внук императора Максимилиана, эрцгерцог Карл Габбург, также жаждал мира. Его правление в унаследованных от отца Нидерландах не было еще достаточно прочным. А потому он с готовностью принял заверения в дружбе французского короля, попросив в качестве залога руку принцессы Рене Французской, сестры королевы Клод. Невесте, правда, было всего пять лет, но король Франции не возражал. Свадьбу условились сыграть, как только ей исполниться двенадцать.

В результате единственными, кто мог бы противостоять французам, оказывались швейцарцы и Папа. Но Лев X не воспринимал угрозу из-за Альп всерьез, полагая, что молодой двор Валуа предпочтет пиры и развлечения военным авантюрам. Очень скоро выяснилось, что он ошибался. Франциск I, принимая венецианских послов, явившихся поздравить его по случаю вступления на престол, дал им честное слово дворянина, что не позже, как через год, явится в Ломбардию. Дело оставалось за малым, на войну нужны были деньги…

История четвертая

И молодой король Франциск, и все его окружение грезило о подвигах в Италии. Дело оставалось за малым – в казне не было денег. Но за дело взялся ловкий и беспринципный канцлер Дюпра.

Чтобы не повышать прямые налоги, существенно облегченные в правление Людовика XII, прозванного в том числе за это добрым королем, канцлер предложил несколько косвенных методов.

Во-первых, корона стала брать в долг, но не у банкиров, а продавая частным лицам или общинам (в том числе церквям и монастырям) особые расписки, по которым кредитор получал регулярный доход. Обеспечивались выплаты налогами с города Парижа. Позже их так и стали называть «парижскими рентами». Расписки приобрели такую популярность, что их охотно принимали в качестве приданного, монастырских вкладов, наследства или просто в подарок. Правда, через несколько лет выплаты стали периодически задерживать, но все равно парижские ренты просуществовали еще лет двести.

Во-вторых, Дюпра предложил продавать… судейские должности. Такая практика существовала и раньше. Но в новое царствование масштабы стали поистине королевскими. В один день была создана целая палата в парижском парламенте (из 20 советников во главе с президентом), сильно увеличились окружные суды. За каждое назначение казна получила крупную сумму. Парламент протестовал, но тщетно. Король сам прибыл на заседание, чтобы зарегистрировать соответствующий эдикт.

Деньги на поход удалось собрать в рекордные сроки. И, не тратя времени, армия двинулась в Италию. Сплетники утверждали, что король выступил в поход не только за короной Милана, но и за прелестями итальянских красавиц.

Единственные горные проходы в Италию оказались заняты врагами, и французам пришлось создавать новый путь, то есть предпринимать дело неслыханной трудности и опасности. Но они не остановились перед этим: взрывали и буравили скалы, перебрасывали мосты через бездонные пропасти или, обвязавшись веревками, вбивали столбы и строили деревянные крытые галереи, чтобы провести пугающихся лошадей. И по этим мостам и галереям, висевшим в воздухе, сколоченным на живую нитку, прошла вся артиллерия и множество одетых в латы и кольчуги всадников. Но когда такой способ казался слишком опасным и боялись, что легкие сооружения не выдержат, тогда пушки на блоках спускали в бездны и потом с неимоверными усилиями вытаскивали на противоположные вершины.

На пятый день французская армия, перевалив через горы, была в Ломбардии. Она явилась так неожиданно, и переход, ею сделанный, был связан с такими сказочными препятствиями, что итальянцы едва верили своим глазам: уж не с неба ли свалились французы?

Савойя поспешила склониться перед завоевателями. Генуя признала французского монарха своим сюзереном. Единственным препятствием оставались швейцарские наемники, числившиеся непобедимыми. 13 сентября 1515 года произошла знаменитая Мариньянская битва, сразу увенчавшая Франциска лавровым венком. Благодаря ей на него обратила внимание вся Европа и он из короля-рыцаря сделался народным героем. Теперь его счастливые мать и сестра, а с ними и все соотечественники величали юного короля Цезарем, победителем швейцарцев. Побежденная Италия лежала у его ног, и, казалось, мечта его предшественников осуществилась. Милан был торжественно провозглашен владением французской короны. Управлять герцогством поручили коннетаблю де Бурбону, одному из героев Мариньяно.

Среди молодых офицеров, славно сражавшихся в той битве, был и мало кому известный лотарингский принц Клод, граф де Гиз. Он шел в бой под знаменами своего дяди – герцога Гельдернского.

Папа Лев X, видя себя совершенно беззащитным, готов был согласиться на какие угодно требования и уступки. Франциск становился истинным хозяином полуострова. Но он не понял выгод своего положения и не сумел ими воспользоваться. Вместо того чтобы прямо двинуться на Рим и Неаполь, которыми ему так легко было завладеть, король позволил уговорить себя не предпринимать больше ничего решительного и навсегда упустил случай укрепиться в Италии. Папа лично явился на встречу с королем в Болонью, окруженный целой свитой художников и артистов. Он совершенно очаровал Франциска, и не упустил возможности воспользоваться этим.

Канцлер Дюпра вступил в переговоры с двумя кардиналами относительно духовенства и уничтожения прагматической санкции. В итоге закон, согласно которому французская церковь провозглашалась автономной, не платила налоги в Рим и признавала высшей властью в Церкви Вселенский собор, был отменен. В соответствии с новоподписанным Болонским конкордатом, король получил право по своему усмотрению назначать епископов и аббатов. Теплые церковные местечки и доходы с тех пор стали обычной наградой для чиновников, царедворцев и их родичей. Одним из первых, кто воспользовался новыми возможностями короны, оказался, естественно главный французский переговорщик – канцлер Дюпра. Когда через год с небольшим он овдовел, то сразу принял сан и получил от благодарного короля сан архиепископа Санского, а потом, от Папы, шапку кардинала.

Парламент, Сорбонна, капитулы и многие клирики протестовали и просили короля изменить решение – «спасти свободу галликанской церкви». Но их возражения и упреки утонули в фанфарах триумфального возвращения на родину короля-победителя.

Испания признала поражение, заключив мир в Нуайоне. Империя продержалась на пару месяцев дольше, но в итоге брошенный всеми союзниками император Максимилиан Габсбург был вынужден пойти на мировую. Брюссельский договор признавал власть Франциска I над Миланом в обмен на отказ Франции от претензий на Неаполь.

История пятая

Франциск I, нагостившись у итальянской знати, вернулся в свое королевство возмужалым, гордым и жаждущим удовольствий.

– Двор без женщин – что весна без цветов! – заявил юный король и разослал приглашения во все замки и бурги), предложив французскому дворянству пожаловать к нему с сестрами, женами и дочерьми. Все радостно отозвались на призыв Франциска и без сожаления променяли свои родовые хоромы на тесную комнатку в королевском дворце; свою однообразную, замкнутую жизнь – на шумное веселье придворных праздников.

Конечно, дамы при дворе были и раньше, но они не принимали того активного и непосредственного участия в придворной жизни, которое стало привычным в ХVI веке. Все они состояли на службе у своей государыни; она, взяв на свою ответственность дочерей лучших домов Франции, строго следила за их поведением, заботливо охраняя их доброе имя. Так было при Анне Бретонской и так же относилась к этому ее дочь, Клод. Однако Клод была слишком мало королевой, чтобы иметь хоть какое-нибудь влияние на то, что делалось при дворе.

Полновластной королевой была Луиза Савойская, герцогиня Ангулемская. Луизе было 39 лет, но из-за темперамента и подвижности своей она казалась гораздо моложе. Ей самой, как и Франциску, нравилась веселая и беззаботная жизнь, полная удовольствий и развлечений.

Прекрасные дамы, приехав из захолустья и получив значительную свободу действий, очень быстро осваивались при дворе, и происходило «вмешательство женского элемента». Времяпрепровождение и забавы стали несколько иными, чтобы женщины могли принимать в них участие. Постепенно складывается светское общество. Некоторые дамы держат салон – здесь, конечно, царствует женщина, здесь ведутся остроумные беседы и в недалеком будущем сосредоточится художественно-литературная жизнь страны. Доступ в это царство открыт каждому уму, каждому таланту; но формы, в которые отливаются ум и талант, должны быть отшлифованы, и тогда слова не оскорбят ничьего слуха, образы не осквернят ничьего воображения.

У Франциска I еще нет постоянной резиденции, и хотя Париж уже значится столицей государства, но король бывает в нем недолго. В сопровождении своего двора он перекочевывает из одного города или замка в другой. Марино Джустиниано, венецианский посол, рассказывает, что за четыре года, пока длилась его посольская служба во Франции, двор всегда путешествовал, нигде не останавливаясь более двух недель.

Вот как знаменитый скульптор Бенвенуто Челлини описывает в автобиографии одно из таких путешествий: «Мы следовали за двором со всевозможными приключениями. Королевский поезд требовал всегда больше двенадцати тысяч лошадей, потому что в мирное время, когда двор в полном сборе, в нем насчитывают восемнадцать тысяч человек. Иногда мы останавливались в местечках, где было всего-навсего два дома; тогда разбивались парусинные палатки, наподобие цыганских, и часто приходилось очень страдать в этих помещениях…»

Франциск I обладал безукоризненными манерами. Он требовал уважения к дамам и сам подавал тому пример, так как если им овладевало страстное желание, он не представлял себе, как можно силой ускорить победу. Привыкший в детстве жить вместе с двумя яркими личностями, матерью и сестрой, он ценил ум в женщинах так же, как их красоту, и не пренебрегал невинными разговорами с ними.
Франциск I, как говорил Брантом, «хотел, чтобы у всех дворян были любовницы, а к тем, у кого их не было, он плохо относился и считал их дураками, кроме того, довольно часто он спрашивал у того или у другого имя любовницы и обещал хорошо о них отзываться и оказывать им услуги».

Сам Франциск, по возвращении из Италии, одаривал своим внимание то одну, то другую красавицу. Но недалек был день, когда его сердцем безраздельно овладеет одна единственная Дама. Ею стала юная и прекрасная Франсуаза де Фуа.

Совсем юной она стала женой Жана де Лаваль де Монморанси, графа Шатобриан. Хотя она только еще начинала выходить из детства и ей шел всего двенадцатый год, красота девочки была столь законченной, что пленяла сердца. Она была хорошо сложена, а на прекрасном лице можно было заметить выражение гордости и мягкости одновременно. Густые черные волосы оттеняли белизну кожи. Помимо внешних данных, у девочки был тонкий ум и начинавший уже проявляться здравый смысл, сделавший ее со временем самой редкой и самой красивой женщиной века.

Брак Франсуазы, кажется, не был продиктован никакими политическими мотивами. Сеньор Шатобриан просто сильно влюбился в эту девочку, которой в возрасте, когда еще играют в куклы, предстояло стать его женой. Влюбленность его была такова, что от женитьбы он ждал не столько плотских утех, сколько самых невинных радостей. Через несколько дней после обручения Жан де Лаваль покинул двор и вместе с Франсуазой поселился в родовом поместье в Шатобриане.

Десять лет Жан и Франсуаза жили спокойно и счастливо. Устраивали балы в замке и празднества на открытом воздухе, которые заканчивались иногда благополучно, а иногда и скверно, в зависимости от характера приглашенных, на что и намекает Брантом, когда пишет: «То был настоящий двор любви, и гости упивались любовью, разбредаясь по самым укромным уголкам леса».

О красоте юной графини говорили далеко за пределами Бретани. И вот однажды кто то рассказал о госпоже де Шатобриан Франциску I. Король сразу насторожился и пожелал немедленно увидеть это чудо.

Жан де Лаваль был, без сомнения, несколько удивлен, когда получил от короля письменное приглашение приехать ко двору со своей женой. Человек недоверчивый и ревнивый, он ломал себе голову над тем, что могло скрываться за этим неожиданным приглашением, и, чтобы выиграть время, ответил, что Франсуаза так дика и нелюдима, что не решается предстать ко двору.

Тогда пришло второе письмо, более настойчивое. Тут бедный муж забеспокоился. Он хорошо знал репутацию своего суверена, и у него появилось предчувствие того, что должно случиться. Желая бороться до последнего и оттянуть насколько возможно встречу Франсуазы и Франциска, он решил отправиться в Блуа один.

Его появление при дворе было достойно отпраздновано, но король выразил крайнее огорчение тем, что не видит у себя мадам де Шатобриан. Жан ответил, что Франсуаза предпочитает одиночество и избегает света.

– Вот уже десять лет, сир, она живет со мной в нашем старом замке и совершенно утратила навыки пребывания при дворе.

– Это ваша вина, – ответил король, смеясь. – Нельзя запирать жену дома, особенно если она хороша. Чтобы вы искупили свою вину, вам следует убедить ее приехать сюда, где она сможет развлечься и где красота жены сделает вам честь.

Жан де Лаваль притворно согласился.

– Я обязательно напишу ей.

Однако, как рассказывает Антуан Варийа, Жан придумал «способ уклониться от назойливости короля, не отказываясь от возможности затребовать жену к себе, когда он сам пожелает». Перед отъездом из Шатобриана Жан заказал два одинаковых кольца, одно из которых он дал Франсуазе со словами:

– Если я попрошу вас приехать в Блуа, но не вложу в письмо кольцо, которое беру с собой, отвечайте учтиво, что вы нездоровы, даже если на словах я буду очень настойчив.

Франсуаза обещала исполнить просьбу. Итак, Жан написал жене длинное письмо, дал его прочесть королю и отправил, не вложив в него кольцо. А Франциск I уже потирал руки от нетерпения. Но через несколько дней пришел ответ, в котором послушная Франсуаза сообщала, что не может покинуть имение.

Эта проделка повторялась трижды, приводя короля в неистовство. Он находил, что красавица что то уж чересчур робка. Жан де Лаваль, напротив, каждый раз вздыхал с облегчением и надеялся, что скоро вернется к своей женушке, сохранив честь. Однако радость так ослепила его, что он совершил непоправимую ошибку. Ему почему то не терпелось похвастаться своей ловкой выдумкой, и он не придумал ничего лучше, как сообщить о ней камердинеру. Это его и погубило.

Набитый золотом кошелек от некоего вельможи, решившего помочь королю в завоевании красавицы, не только развязал слуге язык, но и поспособствовал тому, что заветное кольцо оказалось в руках лучшего королевского ювелира. В тот же вечер король попросил ничего не подозревающего графа написать супруге еще одно письмо. Но на этот раз оно отправилось в Бретань с королевским гонцом. За первым же поворотом он остановился, вложил в пакет точную копию украденного кольца и тем же вечером явился в Шатобриан. Увидев драгоценность, Франсуаза, послушная жена, наспех собрала свои вещи, уселась в носилки и отправилась в Блуа так быстро, как это было возможно…

Очень скоро Жан де Лаваль получил назначение королевским наместником в Бретань, а очаровательная Франсуаза заняла место подле короля, став почти во всем, кроме титула, истинной королевой. Молодой монарх был окрылен любовью: ночами писал своей избраннице, а вечерами устраивал самые изысканные празднества. И когда прекрасная крепость пала – Франциск был на вершине счастья.

Королевские милости сыпались как из рога изобилия. Пока Жан де Лаваль улаживал королевские дела на очень почетной, но далекой от столицы должности в Бретани, родичи его жены делали головокружительные карьеры. Старший брат Франсуазы – виконт Лотрек – стал маршалом Франции, наместником короля в Гиени, а потом сменил в Милане коннетабля Бурбона. Два других брата, Лекен и Леспар, тоже получили высокие и доходные посты.

Взлет юной и ослепительно прекрасной графини был столь стремителен, что вызвал беспокойство у всесильной матери короля. Луиза Савойская не намерена была терпеть соперничества…

История шестая

Между тем, настал 1519 год. 11 января неожиданно скончался Максимилиан Австрийский, оставив вакантным имперский трон. Франциск I тут же выставил свою кандидатуру против Генриха VIII (который, впрочем, вскоре отказался от этого намерения) и короля Испании Карла. В течение многих недель он грезил о короне, которая позволила бы ему восстановить империю Карла Великого, стать властелином Европы, повелителем мира.

Французские послы обещали курфюрстам три миллиона ливров, если императорская корона достанется Франциска I. Князья-избиратели деньги брали с удовольствием и обещали в ответ золотые горы. Франция предвкушала победу, а чтобы усыпить бдительность соперника, король слал в Мадрид письма с заверениями в дружбе. Но, увы. Когда дело дошло до голосования, курфюрсты предпочли близкого себе по крови и воспитанию. На трон Священной Римской Империи под именем Карла Пятого был избран испанский король (в собственном королевстве считавшийся чужаком, так как воспитывался во Фландрии) и Франциску I пришлось пережить крушение своей мечты.

Желая реванша, французский монарх ринулся в объятия давнего противника – Англии. Он искал союзников против Карла Габсбурга. И тут очень кстати пришлось предложения английского канцдера, кардинал Уолси, провести встречу двух королей. Для переговоров Генрих VIII высадился на континенте и разбил свою ставку в Гине, что в провинции Артуа. Франциск определил своей резиденцией соседний городок Ардр.

Король Франции отправился из Парижа в Артуа в сопровождении двух пышно разукрашенных носилок, в одной из которых была королева, в другой – Франсуаза, счастливая и страшно довольная всем происходящим.

После четырехдневного путешествия королевский кортеж достиг обширной равнины, на которой уже были установлены триста шатров из затканной золотом и серебром материи. Весь этот лагерь представлял собой грандиозное зрелище. Настоящие дворцы, только из ткани, образовали целый сказочный город, который точно из под земли вырос. Между этими воздушными сооружениями прохаживались французские сеньоры, которые, желая поразить Генриха VIII, разоделись так пышно, что, по словам историка, несли «у себя на плечах свои мельницы, леса и луга».

В свою очередь, английский король, прибывший в сопровождении пяти тысяч человек и трех тысяч лошадей, приказал соорудить на скорую руку некую легкую конструкцию, которая очень удачно была покрыта гигантскими полотнищами разрисованного холста, что создавало впечатление великолепного замка. Под лучами июньского солнца шатры, в которых куски ткани были скреплены золотыми нитями, а на вершинах трепетали знамена и штандарты алого цвета, являли собой ослепительное зрелище.

Обе стороны пытались перещеголять друг друга в роскоши. Очевидцы позже прозвали это событие Полем Золотой Парчи. Обе казны оказались буквально опустошены этим бесконечным праздником тщеславия. Покрывать долги, сделанные на этой встрече обоим королям пришлось несколько лет…

И вот наступил момент первой встречи двух королей. Франциск I, в белом одеянии с золотым поясом, в золоченой обуви, в маленькой шапочке с развевающимся султанчиком, приветствовал Генриха, одетого в пурпурный камзол и увешанного драгоценностями с головы до ног. Оба суверена расцеловались по обычаю того времени. И делали они это с таким жаром, что лошадь английского короля, испугавшись, отступила назад.
Один шатер, возвышавшийся над всеми остальными, специально предназначался для обмена церемониальными приветствиями обоих королей. Его внутреннее убранство состояло из ковров, роскошных тканей и драгоценных камней.

Франциск, Генрих, королева Клод, Луиза Савойская и госпожа де Шатобриан вошли в него в сопровождении двух британских и двух французских сеньоров. Не успели войти, как оба короля снова принялись обниматься и целоваться. Затем Генрих поприветствовал дам, окружавших Франциска.

Немного смущенный всем этим великолепием, английский король достал из кармана заранее написанный текст короткой речи, но на ходу ему пришлось кое что изменить, чтобы не оскорбить Франциска, а возможно, и Франсуазу, по лицу которой было отчетливо видно, как она гордится своим любовником. Послушаем Флеранжа, который присутствовал на встрече и так описывает эту сцену: «Он начал речь со слов „Я, Генрих, король (он хотел сказать «Франции и Англии», эту претензию английские монархи все еще заявляли)… Я не стану произносить этих слов, раз вы здесь находитесь, иначе получится, что я лгу». И потом произнес: «Я, Генрих, король Англии»...

Многие дни, несмотря на всевозможные демонстрации дружеской расположенности, англичанин и француз были все время настороже. Эскорты, сопровождавшие суверенов во всех их перемещениях, должны были иметь одинаковую численность, а расстояние, на которое они могли приближаться, вымерялось с точностью до шага. Флеранж дал нам представление о степени доверия, царившего в лагере, рассказав, как однажды вечером Генрих VIII был приглашен к столу королевы Клод. Он согласился, но настоял, чтобы в это же время Франциск I отправился на обед к королеве Англии. И историк делает вывод: «Таким образом они оба оказывались заложниками друг друга».

Но очень скоро все эти предосторожности утомили Франциска I, и однажды, встав пораньше и прихватив с собой двух дворян и пажа, он набросил на плечи испанский плащ и галопом помчался к замку в Гине, где находился Генрих. Подъехав к подъемным воротам, он сообщил растерянным часовым, кто он, и спросил, где сейчас находится его брат, король Англии.

Лучники ответили, что Генрих еще спит.

– А где находится его спальня?

Один стражник указал, где расположены апартаменты короля, и Франциск, оставив своих спутников, отправился до помещения, из которого доносился громкий храп. В комнате на огромной кровати спал Генрих VIII. Несколько мгновений Франциск с улыбкой разглядывал спящего, потом тихонько потянул за рукав ночной рубашки. Генрих проснулся и на какой то миг испытал ужас, узнав короля Франции. Сев на кровати, он поискал глазами шпагу, но поведение Франциска его успокоило, и он произнес с облегчением:

– Брат мой, вы сыграли со мной самую замечательную шутку, какую когда либо один мужчина проделывал с другим, и тем самым оказали мне доверие, которое и я должен иметь к вам; что касается меня, то с этого момента я ваш пленник и во всем вам доверяюсь.

И в доказательство того, что шутка им принята, он снял с шеи ожерелье стоимостью в пятнадцать тысяч золотых и преподнес его Франциску I. Но король Франции предвидел такой случай. Он достал из кармана редкой красоты браслет, стоивший более тридцати тысяч золотых.

– Он ваш, брат мой. Именно чтобы подарить его вам, я и прибыл к вам в столь ранний час.

Несколько следующих дней прошли в бесконечных увеселениях. Пресытившись, наконец, турнирами, пирами, игрой в мяч, бесконечными переодеваниями и борьбой врукопашную (в схватке французский монарх вышел победителем), короли решили распроститься. Франциск уезжал в Париж в полной уверенности, что ослепленный богатством и великолепием Франции, Генрих VIII не откажется от союза против императора…

В заглавное сообщение добавлен файл с кратким описанием большинства персонажей.

У меня не качает.

Дражайший брат, я вам файл, а вы мне бургундию?

У меня не качало при нажатии левой кнопкой.
Помогло простое решение: правой кнопкой мыши - далее сохранить как.

Однако, «учтивости» братского народа становятся Франции все дороже и дороже.

(Файл по ролям (Совершенно бесплатно)

Сир, Бургундия не склонит выи.
Короче, пацаны не поймут.

Празднование ДР мастера плавно перетечет в мое. Рассчитывайте печень. С 0.00 я намерен по ней в месте с вами ударить.

И для заинтересованных: свой ДР я только там праздную. Отдельно в этом году не собираю. Все скромно.

История седьмая. Министрам на заметку

Великолепие и роскошь Поля Золотой Парчи подействовали на Генриха VIII крайне отрицательно. Его самолюбие было сильно задето, и даже после отъезда Франциска он никак не мог успокоиться. Поэтому когда новый император Карл Пятый явился в Гравелин с визитом, его делу сопутствовал быстрый успех. Через три дня между двумя монархами был заключен союз.

Неприятности подстерегали короля Франции и с другой стороны. Луиза Савойская, ревнующая к графине Шатобриан, решила, что настала пора действовать. Однако зная характер сына, она понимала, что прямая атака на фаворитку не имеет смысла. Зато при дворе стали ходить слухи, что прекрасная Франсуаза, одаривает своими ласками не только короля, но и адмирала Бонниве, его давнего друга и столь же известного ловеласа.

Впрочем, вскоре у обеих дам нашлись поводы для волнения посерьезней. 6 января 1521 года, в праздник Крещения, Франциск I обедал у матери в Роморантене, когда ему сообщили, что графу Сен Полю, у которого в доме собрались гости, достался кусок крещенского пирога с запеченным в него бобом, и, как говорят в таких случаях, граф стал «бобовым королем». Король сделал вид, что возмущен:

– О, у меня еще один коронованный соперник! – воскликнул он. – Пойдем, скинем его с трона.

И не закончив обеда, Франциск вместе с компанией друзей отправился на штурм дома, где жил «бобовый король». Снег падал крупными хлопьями. Тут же начали лепить снежки и швырять их в окна Сен Поля. В ответ на это молодой граф и его гости забросали врагов яблоками, грушами и яйцами. Шумное и веселое сражение длилось довольно долго. Внезапно темноту ночи разорвала вспышка огня, и Франциск I с криком рухнул на снег. Один из гостей Сен Поля, захмелевший больше других, использовал в качестве снаряда выхваченное из камина горящее полено и попал в голову короля Франции. Доставленный в дом к матери, Франциск в течение нескольких дней был «на грани смерти, и слух о его кончине уже начал ползти по Европе». И все таки он выжил. Но Луиза страшно перепугалась за сына, и был момент, когда ей казалось, что все кончено.

Это странное происшествие, однако положило начало новой моде, сделавшейся впоследствии типичной для XVI века: мужчины стали очень коротко стричься и носить бороду. Дело в том, что по настоянию врачей Франциску пришлось срезать свои длинные кудри и к тому же «отпустить бороду, чтобы скрыть обезобразившие лицо многочисленные следы ожогов». Все придворные тут же начали ему подражать. Теперь повсюду можно было встретить только бритоголовых и бородатых. Увлечение достигло такой степени, что язвительный Клеман Маро не упустил случая в своих эпиграммах и пасквилях поиздеватиься над бородачами.

После того как угроза жизни Франциска I миновала, Луизе Савойской снова пришлось терпеть посещения м м де Шатобриан, которая часто навещала в Роморантене выздоравливающего короля. И снова в ней начала закипать ревность, и она искала повода, чтобы раз и навсегда избавиться от фаворитки.

Напомним, что Франциск I, чтобы понравиться своей любовнице, назначил ее старшего брата, виконта де Лотрека, губернатором Миланского герцогства (чем кстати, серьезно обидел коннетабля де Бурбона, без объяснений отозванного во Францию). А защищали Милан швейцарские наемники, сражавшиеся исключительно при наличии оплаты.

И вот в 1521 году Лотрек затребовал из казны срочно четыреста тысяч экю, «без которых, – говорил он, – невозможно продолжать защищать герцогство». Король немедленно отдал приказ своему суперинтенданту по финансам Жаку де Бону, сеньору де Самблансе, отправить деньги маршалу. Но в тот же день Луиза явилась к казначею и «от имени короля» потребовала у него четыреста тысяч экю, мотивируя это тем, что необходимо погасить срочные долги. Почтительный Санблансе, нисколько не усомнившись в ее праве, выдал ей требуемую сумму.

Напрасно маршал Лотрек ждал от короля обещанных денег. Очень скоро наемники отказались воевать за спасибо и Милан был потерян. Маршал явился в Лион, где тогда находился сильно раздраженный король – до него уже дошли слухи о происшедшем.

Король принял де Лотрека очень сурово, чем окончательно расстроил его.

– Отчего, сир, вы смотрите на меня так сердито?

– У меня для этого есть очень серьезный повод, – сказал король сухо, – ведь вы не смогли сохранить принадлежавшее мне герцогство Миланское.

Что было дальше, рассказывает Мартин дю Белле: «Сеньор де Лотрек ответил государю, что герцогство потерял не он, а Его Величество, потому что сколько раз он предупреждал, что если ему не пришлют денег, то никаким приказом не удержать в повиновении жандармерию, которая за полтора года службы не получила ни денье».

– Я послал вам четыреста тысяч экю, – возразил король.

– Никогда я не получал подобной суммы, – ответил де Лотрек.

Тогда пригласили Самблансе, который признал, что получил приказ отправить четыреста тысяч экю маршалу, «но когда указанная сумма была готова к отправке, мадам регентша, мать Его Величества, забрала поименованные четыреста тысяч, и он может это немедленно доказать».

«Разгневанный тем, что по ее вине лишился сказанного герцогства, король решительным шагом направился в комнату упомянутой дамы; никогда бы он не подумал, что она может забрать деньги, предназначенные на поддержание его армии. Она не призналась в содеянном, и был вызван сеньор Самблансе, который настаивал на том, что говорит правду; тогда она сказала, эти деньги – часть ее доходов, которые она давно отдала на хранение сеньору Самблансе, а он утверждал обратное. Для разрешения этого спора были назначены специальные комиссары…»

В конце концов госпожа Шатобриан защищала своего брата с таким усердием, что король прислушался к ее доводам и вернул свое расположение Лотреку. А вот Самблансе повезло меньше. Несмотря на то, что он подал в отставку, Луиза Савойская не забыла обиды. В течении нескольких лет королю то и дело подбрасывали жалобы на бывшего казначея. В итоге он оказался на скамье подсудимых. И через несколько лет после злосчастной истории с миланскими деньгами его все-таки признали виновным и отправили на виселицу в Монфокон по обвинению во взяточничестве и растратах. Самблансе, которому шел семьдесят второй год, был доставлен к месту казни верхом на муле. До последнего мгновения он сохранял достоинство и самообладание.

История восьмая

С момента провала короля на императорских выборах, тучи начали сгущаться над райским садом, в котором резвилось его окружение. Прекрасным денькам наступал конец. Над четырьмя границами государства, которые Франциск сумел «замкнуть» на себя, витала тень нового Цезаря, Карла Пятого, который «один составлял целую коалицию». Готовилась масштабная осада, осада Франции Габсбургом.

Король прекрасно укрепил свои позиции в пределах страны. Ни один из осаждаемых не стал бы добычей противника, обманутый его уловками, ни один не стал бы в тайне придумывать способ открыть ему проход, ни один, кроме второго принца крови, безраздельного правителя в своих землях и главнокомандующего армией.

В Лагере Золотой Парчи Генрих VIII Английский сказал о герцоге де Бурбоне, выставлявшем напоказ жемчужину стоимостью в десять тысяч экю: «Господин Коннетабль для моего брата (короля Франции) такой подданный, чьим господином я никогда не хотел бы быть».

Мадам (Луизе Савойской), адмиралу Бонниве и канцлеру Дюпра, которые считались друзьями Шарля де Бурбона, не составило никакого труда очернить его в глазах короля. Зачем они это делали, сказать не так просто.

Кто-то скажет, что король позавидовал военным успехам кузена в Италии.

Кто-то сошлется на невыносимое высокомерие Бурбона. Когда в его главной резиденции происходили крестины сына-наследника, коннетабль решил ослепить всех роскошью, и весьма в этом преуспел. В то время ни Блуа, ни Амбуаз не могли соперничать с великолепием Мулена и Шантеля, где каждая картина, каждый предмет мебели или кухонной утвари, каждая книга в библиотеке были уникальными произведениями искусства. У самого низшего пажа на шелковой ливрее был вышит золотой нитью девиз хозяина: «Везде, где солнце разбрасывает свои лучи, я буду их поджидать». Коннетабль любил золото до такой степени, что ни разу в жизни не воспользовался предметом, сделанным из другого металла. Начиная от зеркал и заканчивая шпорами, все было из золота. Его уборы всегда были усыпаны сверкающими бриллиантами и другими драгоценными камнями, что не делало его похожим на женщину, а, напротив, придавало очарования его высокомерному и вычурному облику.

Нельзя, конечно, оспаривать и тот факт, что у короля и его матери были веские политические причины для желания погубить своего кузена.

Когда-то Анна де Боже, дочь Людовика XI, сестра Карла VIII, успевшая побывать регентшей Франции, дорого продала королю Людовику XII согласие на развод с собственной сестрой Жанной. Добрый король Луи позволил Анне (наименее безумной женщине во Франции, по заверениям ее отца) изменить условие брачного контракта так, что все ее земли отходили единственной дочери от брака с сиром де Боже (старшим из Бурбонов) – Сюзанне. Та, таким образом, становилась богатейшей наследницей королевства. В итоге все эти богатства достались представителю младшей ветви Бурбонов – Шарлю де Монпасье. Герцог Бурбонский, Оверньский и Шательро, граф де Клермон, де Монпансье, де Форез, де Ла Марш и де Жиан, виконт де Карла, де Мюре, сеньор де Божоле, де Комбрей, де Меркёр, д'Анноней, де Рош-ан-Бернье, де Бурбон-Ланси, принц Домбский… Титулы можно было перечислять и дальше. Он был богатейшим и самым опасным вассалом короны.

Но зачем, в таком случае, нужно было облекать его таким могуществом, сделав его сразу и главнокомандующим армий, и вице-королем области Милана?


Объяснение этому давали одно. Весьма романтического свойства. Коннетабль, как говорили, привлек внимание… Луизы Савойской. Поворот в судьбе герцога Бурбона произошел так быстро. Из высшей милости сразу в опалу… Невозможно не заметить, что такое противоречие очень напоминает метания женского сердца, одновременно мучимого нежностью и злобой.

Отчего же мучилась Луиза? Одни утверждали, что она уличила возлюбленного в тайной страсти к ее собственной дочери – Маргарите! Другие, наоборот, говорили, что из-за пылких чувств к сестре короля, Бурбон жестоко отверг любовь его матери.

Первым несчастьем коннетабля стала смерть его сына еще в колыбели. Немного времени спустя ему прекратили выплачивать жалованье из казны. Престарелая госпожа де Бурбон была несказанно возмущена. Во время путешествия в Амбуаз она обрушила свой гнев на Луизу, эту бесчеловечную племянницу, которая была ей обязана всем и еще осмеливалась вредить тому дому, где ее вырастили. Франциску пришлось вмешаться в ссору двух дам.

В марте 1521 года Карл Пятый и Франциск I, одинаково опасаясь быть застигнутыми врасплох, начали дуэль, которая продолжалась два последующих века. Король послал свои войска к Валансьену, доверив командование передовым отрядом, привилегию коннетабля, своему шурину, герцогу Алансонскому.

«Коннетабль был так уязвлен тем, что самую почетную его обязанность доверили другому, как если бы у него отобрали шпагу. И в первом порыве злобы он произнес то, что оскорбило достоинство герцогини Ангулемской. Слова эти дошли до слуха такого количества людей, что герцогине немедленно стало об этом известно; и, так как она ставила себе в заслугу тот целомудренный образ жизни, что она вела, оставшись вдовой в семнадцать лет, то ей пришло в голову лишь то, что тот, кого она любила больше всех на свете, обвинял ее в совершенно противоположном грехе, причем она не призвала на помощь ни один из тех способов возненавидеть его, что ей подсказывали ее разум и жажда мести».

Потом скончалась Сюзанна де Бурбон. Несчастное, болезненное, блеклое существо, чье исчезновение повлекло за собой трагедию и поставило Францию под удар! Слабость Людовика XII позволила ей передать свое имущество мужу. Луиза Савойская немедленно объявила это решение недействительным и отстояла свое право на владения своего дяди, герцога Бурбонского. В то же время коннетаблю предложили руку и сердце Рене Французской, сестры королевы.

Позже Граф ли Сен-Поль рассказывал, что в это время у коннетабля еще был шанс примирится с королем. Якобы, Луиза Савойская прямо предложила себя ему в жены. Был ли в действительности такой план? Получил ли он одобрение короля? Никто не знает. Даже если и был – герцог решительно его отверг.

В бешенстве коннетабль публично обвинил короля в том, что он потакает «причудам женщины, столь же несправедливой, сколь бесчестной», и высказал желание жениться на вдовствующей королеве Португалии, сестре Карла Пятого.

С тех пор Франциск начал прислушиваться к советам канцлера Дюпра и его легистов, говоривших о необходимости довести последнего явного врага монархии «до состояния дворянина, чей доход составляет четыре тысячи ливров».

Затеянный короной судебный процесс действительно сокрушил вассала. Дело против него возбудили в августе 1522 года: корона требовала Овернь и Бурбонне, госпожа Ангулемская все остальное. По прошествии долгих недель судебных разбирательств в духе древних римлян, где неистовствовали королевские адвокаты, воодушевляемые Дюпра (среди них был, кстати, Гийом Пуайе), Парламент настоял на дополнительном разбирательстве. Но Франциск в нетерпении приказал наложить секвестр на имущество, которое являлось предметом спора.

Госпожа де Бурбон (Анна де Боже) поняла, что та феодальная башня, которую она возвела в центре Франции, готова обрушиться. Однако она не испытала никаких угрызений совести. Более точно: будучи уже на краю могилы, старая больная принцесса объяснила своему зятю, что единственным действенным оружием против их врагов могло стать создание могущественного союза. Карл Пятый еще не напомнил ему о старинном союзе дома Бурбонов и Бургундского дома, потомком которого он являлся? Нужно было прислушаться к его словам и объединиться с Цезарем, чтобы одолеть короля.

«Обещайте мне, что приложите все усилия к тому, чтобы сделать это, и я умру довольной».

Такое ужасное завещание оставила та, которая была хранительницей и правительницей королевства. Она скончалась 14 ноября 1522 года. Король тотчас же завладел вотчинами, которые достались ей от Людовика XI, а остальное ее имущество передал во владение Мадам.

Не видя другого выхода, Бурбон решился последовать роковому совету. Он направил послание императору, а также Генриху VIII Английскому, который не отказался бы от короны, которая одно время принадлежала Генриху VI. В секретной переписке двух монархов по этому поводу было сказано, «что этот доблестный принц (коннетабль), видя недостойное поведение короля и многочисленные злоупотребления, хочет реформировать королевство и облегчить жизнь несчастного народа».

История девятая

Вторая большая война царствования Франциска I началась с Наварры. Король ждал лишь повода, чтобы открыть военные действия против императора. Этот повод скоро представился. Карл V не выполнил одного из главных условий Нуайонского договора, по которому обязался вернуть законным владельца королевство Наваррское, отнятое у французского дома Фуа д'Альбре еще Фердинандом Католиком. Карл, видимо, нарочно тянул, истощая терпение французов. Наконец весной 1521 года французы не выдержали и вторглись в пределы Испании. Вся область транспиренейской Наварры была возвращена, за исключением лишь Пампелуны, отчаянно защищавшейся под начальством Игнатия Лойолы. Но торжество Франции длилось недолго. Испанцы напряглись и наголову разбили врагов; французский полководец был убит, а отвоеванная им страна так же быстро воссоединилась с Испанией, как и отторглась от нее. Туда были посланы Бониве и Гиз, которые опять отобрали часть Наварры и возвратили ее дому д'Альбре.

В то же время шла война с Карлом и в Италии. Она окончилась полным поражением французов в битве при Бикоке, потерей Милана и многих других важнейших владений. А с августа 1523 года был заключен союз между Папой и почти всеми государями Европы, так что Франция оказалась одна против всех. В союз вошли: папа, император, английский король, австрийский эрцгерцог, герцог Миланский и все остальные государи Италии, за исключением герцога Савойского, маркизов Монферратского и Салуццо. Союзниками же Франции были только швейцарцы и шотландцы.

В разгар приготовлений к походу герцог Бурбонский тайно покинул Францию и открыто заявил о своем переходе не сторону Карла V. Скоро он во главе имперской армии объявился под Марселем, который взял в осаду. Последовавшие следом вторжения англичан, немцев и испанцев еще больше усугубили ситуацию.

Потом стало известно, что о заговоре и бегстве Бурбона королю стало известно заранее. Двое нормандских дворян, Матиньон и д'Аргуж, служившие коннетаблю, пришли в ужас от планов принца. Обеспокоенные задачей никого не предать в открытую, два нормандца нашли странное решение проблемы, которое позволило бы им облегчить свою совесть. Они исповедовались и разрешили священнику поступить с их признаниями на его усмотрение. Священник тут же побежал к Великому Сенешалю Нормандии Луи де Брезе и все ему рассказал. Тот не замедлил известить короля. Верный сенешаль и не подозревал, что раскрытие заговора ударит по его собственной семье.

Среди попавших под подозрение был Жан де Пуатье, граф де Сен-Валье. Его дочь – Диана де Пуатье, была женой Луи де Брезе. Чувствуя смутное беспокойство, Сен-Валье каждый день бывал в королевской резиденции в Лионе, и каждый раз его принимали наилучшим образом. Но все это время шли поиски доказательств его виновности.

5 сентября по возвращении домой граф был очень неприятно удивлен появлением господина д'Обиньи, который объявил об его аресте; та же участь постигла еще семерых дворян: Эймара де При, Франсуа Декара, Пьера Попильона, Сен-Бонне, Жильбера Ги, называвшегося Бодманш, Бриона и Дегера. Не пощадили и служителей церкви: к епископам Отена и Пюи также нанесли визит лучники. Сен-Валье привели к королю, с которым он только что распрощался, но его взору предстал совершенно другой человек. Дав волю долго сдерживаемому гневу, великан чуть не убил пленника собственными руками, в чем ему с огромным трудом помешали.

На следующий день королевские уполномоченные — канцлер Жан Бринон, Рене Савойский, главный распорядитель двора, и маршал де Шабанн — вместе с докладчиком в королевском совете Гильомом Люлье приступили к первому допросу. Сен-Валье отрицал все, кроме своей всем известной дружбы с коннетаблем. Его отвезли в Тарар, затем в Лош, причем нисколько с ним не церемонились.

Жан де Пуатье, полный мужества на войне, совершенно не мог противостоять неудаче. То он рассыпался в ругательствах, то рыдал и умолял. У него снова началась лихорадка, кроме того, бесконечный кашель окончательно лишил его сна. К нему пригласили доктора де Тура, который объявил, что жизнь графа в опасности.

Сначала граф думал лишь о том, как бы доказать свою невиновность, свое неведение. Он даже «вызвал на дуэль» тех, кто осмелился утверждать, что он знал о заговоре. Затем он призвал на помощь своих родных, друзей и, само собой разумеется, своего зятя Луи де Брезе.

Диана, несомненно, была потрясена. Нет никаких причин предполагать, что ей недоставало дочерних нежности и послушания. Но бесчестие и скандал должны были довести до предела скорбь молодой женщины, придававшей огромное значение процветанию своей семьи и собственной «славе». Она повсюду сопровождала хлопотавшего Сенешаля. Неужели Брезе, оказавший королю бесценную услугу и не дождавшийся тех почестей, на которые он рассчитывал, не заслужил того, чтобы с его тестем обращались немного бережней?

К королю были обращены такие же мольбы, как и к регентше. Пришедшая к нему прекрасная графиня рыдала у его ног. Она не ограничилась тем, что смягчила его сердце, а также попыталась использовать ресурсы своего ума. Впрочем, в первые месяцы безуспешно.

Напрасно, изменив тактику, обвиняемый вдруг обретал память и пространно — в своей манере — рассказывал о последних встречах с коннетаблем. Напрасно он заявлял, что сыграл в деле своего друга позорную роль, так как не раскрыл тайну заговора, по его словам, лишь потому, что хотел узнать о нем побольше и затем изобличить заговорщиков.

Король оставался непреклонен. Он приказал «вынести виновным окончательный приговор и немедленно привести его в исполнение, чтобы это послужило примером тем, кто еще замышляет подобное, и чтобы они отказались от своего злого умысла».

В данном случае король имел полное право на гнев, потому что Парижский Парламент, вместо того чтобы дать скорее свершиться правосудию, изыскивал способы для усложнения процедуры. Это был реванш, который судейское сословие взяло над монархическим абсолютизмом. В конце концов Парламент уступил. Сен-Валье обвинили в оскорблении величества и приговорили к смерти. Приговор должен был быть приведен в исполнение в течение месяца. Супруги де Брезе использовали это время с пользой, беспрестанно осаждая с просьбами короля, королеву, Мадам, маршала Монморанси… Но Великий Сенешаль, переместившийся ко двору в Блуа, практически ни у кого не находил поддержки.

В три часа пополудни 17 февраля Жана де Пуатье посадили на лошадь и повезли на Гревскую площадь в позорном экипаже. Он дрожал от холода, лихорадки, страха и не мог держаться на ногах, не опираясь на мощное плечо лучника. За продвижением экипажа наблюдала огромная толпа. Палачи Масе и Ротильон, встретившие осужденного у подножия эшафота, были вынуждены поднять его на помост, как мертвое тело. На него одели камзол и заставили встать на колени. В таком положении несчастному пришлось провести целый час. Беспрестанно дрожа и вознося мольбы к небу, он ждал, что вот-вот над его головой вознесется топор. Внезапно вдали появился скачущий во весь опор всадник, который кричал, едва переводя дыхание: «Довольно! Прекратите. Вот королевский приказ о помиловании».

Жизнь Сен-Валье была спасена. Король согласился заменить казнь тюремным заключением. Но что повлияло на его решение?

Эдикт о помиловании поминал о больших заслугах Луи де Брезе перед короной и его ходатайстве о судьбе осужденного. Но при дворе говорили совсем о другом. Чудесное спасение графа Сен-Валье приписывали красоте его дочери, которая смогла достучаться до сердца короля и во время страстного ночного свидания склонить его к милосердию…

История десятая

Двадцать пятого июля 1524 года во цвете лет умерла королева Клод, «жемчужина среди дам, женщина зеркально светлой доброты без единого изъяна», Все искренне оплакивали ее смерть. Но у постели умиравшей женщины не было никого из близких, кроме сестры короля – герцогини Алансонской. Маргарита самоотверженно ухаживала за невесткой и потом искренне оплакивала ее. Король тем временем был слишком занят. Он спешил снять осаду с Марселя. А едва достиг своего, решил идти в Италию, не внимая мольбам своей матери, не слушая убеждений сестры, которая отговаривала его от поступка, признававшегося всеми опытными полководцами безумным.

Стоял октябрь, и переход через Альпы в такое время года был слишком рискованным; король уводил всех способных к войне людей, и королевство, оставшись беззащитным, могло подвергнуться нападению врагов; завоевание Италии казалось более чем проблематичным. Но все эти доводы не убеждали Франциска. Он горел нетерпением отомстить Карлу V за предшествовавшие неудачи и наказать дерзкого Бурбона, «забывшего честь и Бога» и осмелившегося воевать против своего государя и отечества. Кроме того, близкий друг короля, легкомысленный адмирал Бониве, только что потерпевший поражение в Ломбардии, но не наученный этим горьким опытом, постоянно рисовал королю заманчивые картины будущих побед.

Франциск замышлял не только переместить фронт военных действий за границы государства и вновь обрести Миланскую область, но также успокоить смуту, царившую в королевстве. Новое Мариньяно позволило бы ему обуздать непокорный Парижский Парламент и фанатичную Сорбонну, которые требовали от него строгих мер по отношению к приверженцам протестантской доктрины. Франциск же очень терпимо относился к «евангелистам», несмотря на то, что они подняли бунт в Лионе, в то время как их братья по вере, немецкие крестьяне, бесчинствовали в Лотарингии.

Увы! Кровопролитное сражение при Павии не принесло долгожданной победы. Скоро по Франции прокатилась печальная весть: королевская армия разбита, гибель постигла весь цвет французской знати. В жестоком сражении, где, по словам очевидца, «можно было видеть взлетающие в воздух руки, головы, ноги», Франциск I, неожиданно окруженный испанскими всадниками, был взят в плен и отведен к Шарлю Бурбонскому, который с подчеркнутой почтительностью разоружил его.

Чудом вышедший из боя живым и невредимым, адмирал Бониве был вне себя от отчаяния, видя, что его дорогой король попал в плен.

– Ах! – сказал он стоявшему рядом слуге, – никогда мне не пережить такое поражение. Лучше уж пойти и погибнуть на поле боя.

Сказав так, он сорвал с головы шлем, дабы быть убитым наверняка, устремился в самую гущу сражавшихся, «подставляя себя под вражеские клинки», и тут же упал замертво. Еще через мгновение тело адмирала было растоптано конскими копытами.

В том сражении десять тысяч французских солдат остались лежать на поле. Там же нашли свою смерть лучшие военачальники королевства – Тремуйль, Луи д'Арс, Лескюр, бастард Савойский. Многие другие оказались в плену. Среди них Монморанси, Шабо де Брион, король Наваррский.

Генрих д’Альбре предложил за себя выкуп в 100 тысяч крон. Его пленитель – генерал Пескаро – отказался. Но к удаче короля Наваррского, одному из его слуг было позволено невозбранно посещать хозяина. И он сумел организовать побег. Слуга и господин обменялись одеждой, и Генрих выскользнул из крепости никем не узнанный. Слуга же лег в его постель, и весь следующий день не поднимался. Стражи до самого вечера не решались побеспокоить пленного монарха. Когда же обман раскрылся, было уже поздно.

Одним из немногих, кому удалось вернуться во Францию оказался первый принц крови – герцог Алансонский, позорно бежавший с поля битвы. Очень скоро он скончался. Говорили, что он не вынес нескончаемых попреков жены – принцессы Маргариты.

Бурбон праздновал победу, но торжество его было скорбным. Найдя среди погибших Бониве, он вскричал: «Несчастный, из-за тебя погибли Франция и я!».

Одновременно непримиримая Луиза Савойская провозгласила: «Король в плену, но Франция свободна!». Но надолго ли она такой останется? Ни один солдат не стоял на ее охране. Бурбон, появись он здесь со своими войсками, смог бы унести все без остатка. К счастью, император даже не помышлял о том, чтобы оставить ему подобную добычу. Он осадил пыл несдержанного принца, женился, чтобы получить приданое для формирования огромной армии, и тем самым упустил момент.

Пока Карл наслаждался триумфом, Луиза Савойская усмиряла Парламент, сдерживала восстание, готовое вспыхнуть в Париже. Клод де Гиз тем временем разгромил отряды анабаптистов, которые были готовы двинуться на Францию из его родной Лотарингии. Эта победа вызвала огромный энтузиазм парижан и всплеск ненависти к «реформистам». На этой волне и ради примирения с Парламентом, который не очень-то хотел признавать ее регентшей, Луиза Савойская разрешила судейским несколько процессов против «еретиков», которые были быстро осуждены и сожжены на Гревской площади.

Крупным успехом регентши стал мирный договор с Англией. Подкупом и посулами, ей удалось переманить на свою сторону короля Генриха VIII, который был больше французов напуган решающим успехом союзника.

И все же положение Франции оставалось отчаянным.

История одиннадцатая

Победа при Павии была для молодого, 25-летнего, императора столь неожиданным и столь страстно желанным торжеством, что у него кружилась голова от грандиозности планов, начинавших теперь казаться ему осуществимыми. Он уже фактически владел большей частью Европы. Карл ощущал себя уже победителем Франции и основателем новой всемирной монархии. Для этого ему понадобится еще только одолеть турок и прибавить к своим владениям весь Балканский полуостров. В письме к своему генералу Ланнуа он признается в своем намерении:

«Так как Вы захватили короля Французского, которого я Вас прошу хорошенько хранить, то я не знаю, куда бы я лучше мог обратиться теперь, как не против неверных!..»

Франциск в своем письме матери говорил о другом:

«Все потеряно, кроме чести и жизни…»

Заключение становилось французскому пленнику невмоготу. Роскошная итальянская весна врывалась в узкое окно его тесной кельи, у которого он тоскливо простаивал часами, блуждая взором по цветущей долине и по горам, за которыми лежала его родина. От тоски король-рыцарь, король-пленник сделался королем-поэтом. Именно к этому периоду его жизни, ко времени его плена относятся многочисленные стихотворения Франциска, посвященные матери, сестре и «даме сердца». В них он описывает красоты расстилавшихся перед его глазами видов, свою тоску, свое одиночество без близких его сердцу людей; вспоминает павийскую битву и другие события последнего времени.
Наконец завязались переговоры о выкупе короля. Первые же требования Карла V ужаснули Францию своей чрезмерностью. Они сводились к следующему: союз с императором против турок; брак дофина с инфантой Португальской (дочерью Элеоноры); возвращение императору Бургундии и всех других графств, городов, принадлежавших некогда Карлу Бургундскому; уступка Прованса герцогу Бурбонскому, будущему зятю императора, и возвращение ему всех его прежних доменов, которые вместе с Провансом составят королевство, вполне независимое от Франции; возвращение Генриху VIII Английскому Нормандии, Гиени и Гаскони.

Франциск хотел быть рыцарем до конца и подтверждал уже раз написанное им к грандам королевства.

«Подобно тому, как я предпочел ради чести моей нации и своей собственной избрать тюрьму вместо постыдного бегства, никто никогда не скажет, что я из желания быть освобожденным нанес ущерб своему королевству: почитаю себя счастливым весь остаток дней своих провести в тюрьме за свободу родины!»

Но благородный порыв его скоро миновал, и он сам начал писать условия для своего освобождения, в которых делал много уступок сопернику.

В Испании пленного короля поначалу встречали весьма торжественно. Приемы, обеды, представление местного дворянства. Говорили, что испанки были от короля-рыцаря без ума. Говорили, что дочь герцога Инфантадо, прекрасная Химена, воспылала к знаменитому пленнику любовью столь страстной, что, когда в 1526 году он женился во второй раз, она покинула свет и ушла в монастырь.


В начале августа короля привезли в Мадрид. Франциск I думал, что Карл V примет его почти как дорогого гостя и немедленно вступит с ним в личные переговоры и что ему, легко удастся склонить императора в свою пользу. Однако его поместили в мрачную башню. Теперь он находился в маленькой низкой комнате с одной дверью, с небольшим оконцем под самым потолком и двойной железной решеткой – нужно было становиться на стол, чтобы видеть что-нибудь из этого окна. Башня стояла на почти отвесной высокой скале; в глубине пропасти виднелось высохшее русло реки. Очевидно, императору хотелось довести короля до изнеможения, до полного отчаяния и принудить к тем уступкам, на которые он до сих пор не соглашался. Прошел целый месяц, а король еще ни разу не виделся с императором.

Испанская знать, тем временем, разделилась. Многие сочувствовали участи короля-пленника. И среди них – вдовствующая королева Португалии Элеонора. Ей было двадцать шесть лет, и она была родной сестрой Карла V. Император обещал ее руку коннетаблю де Бурбону, но встретил решительный отказ.

– Никогда в жизни, – заявила она, – я не выйду замуж за предателя, который стал причиной несчастья короля Франциска.

Карл Пятый заподозрил сестру в том, что она питает к пленнику чувства, труднообъяснимые здравым смыслом.

И надо сказать, что он не ошибался, потому что Элеонора, исстрадавшись оттого, что предмет ее страсти находится в заточении, решилась даже написать Луизе Савойской:

«Ах, Мадам, если бы только в моей власти было освободить короля…»

Надо сказать, что похожие чувства испытывали и другие аристократы. Маркиз де Вилена, которого император попросил уступить на время его столичный дом Бурбону, заявил, что как только тот съедет, он немедленно сожжет «кров, давший приют предателю»…

Между тем послы и уполномоченные делали свое дело. Переговоры не прекращались. Поняв, что Карл не хочет его видеть и настаивает на своих условиях, Франциск написал домой письмо, прося мать или сестру приехать к нему. Маргарита, не колеблясь, решила ехать в Испанию.

С отъездом Маргарите медлить не хотелось, но необходим был паспорт от Карла V, который гарантировал бы ей безопасность проезда и пребывания во враждебном государстве. После долгих проволочек это было наконец улажено маршалом Монморанси, уже выкупленным из плена и деятельно работавшим теперь над освобождением своего господина. Карл разрешил герцогине Алансонской навестить брата, заключил перемирие с Францией на шесть месяцев, то есть до 1 января 1526 года, и согласился на личное свидание с королем.

Непривычные условия жизни, в которые был поставлен Франциск, подкосили его крепкое здоровье. У него открылась сильнейшая горячка. Весь Мадрид взволновался при этом известии, поскольку Франциск был всеобщим любимцем. Церкви наполнились молящимися, как будто вопрос шел о здоровье испанского государя. Доктора заявили, что только Карл может вернуть ему здоровье, вернув надежду на свободу. Из отдаленнейших концов Европы летели к Карлу послания, ходатайствующие за французского короля. Свидание Карла с Франциском состоялось 18 сентября, а на следующий день в Мадрид прибыла Маргарита, разбитая от усталости, тяжелого пути и счастливая тем, что застала еще в живых своего брата.

С приездом сестры здоровье пленника пошло на поправку. Через неделю Франциск чувствовал себя уже настолько хорошо, что мог расстаться с сестрой, которая 2 октября выехала в Толедо (императорскую резиденцию), чтобы приступить к выполнению своей дипломатической миссии. Луиза, Франциск и многие другие надеялись, что Карл, как обычно и все, подпадет под обаяние Маргариты: один час совещаний между императором, королем и герцогиней подвинет дело более, чем целый месяц споров между юристами.

Карл V аккуратно совещался с герцогиней Алансонской, но она скоро поняла, что ее хотят провести и не думают убавлять своих требований: королю предлагали купить свободу не иначе, как ценой герцогства Бургундского. Неискренность и непрямота действий испанской дипломатии раздражали Маргариту, и она утомлялась от траты времени пустые на разговоры, которые ни к чему не приводили.

Чтобы ясно представить себе беспокойство и раздражение Маргариты, отметим, что паспорт был ей выдан лишь на строго определенный срок, пропустив который, она лишалась всех гарантий безопасности и даже личной свободы. Поэтому ей необходимо было и закончить все дела, и своевременно попасть на французскую границу. Время шло, а разработка пунктов мирного договора подвигалась вперед очень медленно. Карл не хотел отказываться от Бургундии и под всевозможными предлогами уклонялся от окончательного объяснения с Маргаритой; у него также не было желания выступать перед Европой, с напряженным вниманием следившей за всем, что происходило в Мадриде и Толедо, в виде жестокого и несправедливого притеснителя, пользующегося несчастьем своей благородной жертвы. Маргарита перестала ходить к императору, поняв, что он избегает ее, да и роль просительницы ей не нравилась.

Наконец терпение герцогини истощилось, и она обратилась к императору с такой смелой и прямой речью, что он остолбенел от неожиданности и удивления. Она доказывала ему неблагородство его отношения к Франциску, его сюзерену, упрекала его в жестокости сердца и говорила, что если король умрет от его гадкого отношения, то смерть эта не останется безнаказанной, ибо у него есть сыновья, которые – настанет день – жестоко отомстят за своего отца.

Видя, что дипломатические переговоры ни к чему не приводят, она решила устроить заговор и спасти Франциска путем бегства. Было условлено, что король наденет одежду негра, каждое утро приносившего дрова в его комнату, замажет себе лицо сажей и с наступлением ночи выйдет из своего заключения. Все уже было приготовлено, но внезапно заговор раскрылся: его выдал подкупленный испанцами королевский камердинер. Аларсуа, смотритель тюрьмы, получил предписание не впускать больше негра в комнату Франциска, а к паспорту Маргариты было приписано, что ее свобода и спокойствие гарантируются испанским правительством лишь в том случае, если она ничего не предпримет против воли императора и во вред испанскому государству. Эта приписка звучала угрозой и создавала герцогине положение с очень относительной безопасностью.

Весьма вероятно, что именно в это время у Карла появилась мысль оттянуть под разными предлогами отъезд Маргариты, чтобы ее паспорт, как просроченный, утратил свою силу, и тогда можно было бы задержать ее в качестве пленницы, а потом, распоряжаясь братом и сестрой, принудить Францию к согласию на все требования. Это казалось тем исполнимее, что 1 января 1526 года кончалось перемирие и Карл, становясь в положение военного врага, мог уже не стесняться никакими условиями. Однако ему, кажется, не удалось вполне скрыть свои коварные замыслы: его неожиданно вернувшаяся любезность относительно герцогини породила кое-какие подозрения – если не у нее самой, то у ее спутников и у брата. Говорили даже, что Маргарита получила предупреждение от… Шарля де Бурбона. Если это так, то его чувства к принцессе, ставшие первопричиной всех бед, находят весьма зримое подтверждение.

Был и другой повод торопиться. Маргарита увозила с собой акт первостепенной важности: отречение Франциска от престола, который следовало доставить как можно скорее во Францию и который резко изменял все положение дел, оставляя в руках императора вместо короля частного человека. В отречении Франциск объявлял королем своего наследника, дофина Вьеннского; до его совершеннолетия поручал регентство своей матери, Луизе Савойской, а в случае ее смерти – сестре Маргарите, герцогине Алансонской. Стоит ли говорить, что подобная перспектива приводила обеих дам в ужас.

Между тем в Мадриде у них оставался союзник. Королева Элеонора, как говорят, заочно влюбившаяся в пленника, не теряла времени, стараясь всеми способами смягчить брата. Одновременно она тайно продолжала переписку с Луизой Савойской и Маргаритой, и изредка передавала Франциску их ответные письма. Лишь эти небольшие радости скрашивали пленение монарха, страшно тяготившегося одиночеством, бездействием и неизвестностью.

Где-то в это время и возникла идея брака недавно овдовевшего французского короля и сестры императора. Идею, надеясь на смягчение условий мира, горячо поддержали Луиза Савойская и Маргарита. Вскоре соответствующее предложение было сделано и самому королю.

Элеоноре и Франциску, до той поры общавшимся «через посредство мудрых и умеющих держать язык за зубами дворян, которые неплохо справлялись с тайной дипломатической миссией», было позволено встретиться. Король пленник под усиленной охраной был препровожден в покои невесты. При взгляде на того, кого она, не зная в лицо, так давно любила, Элеонора сильно смутилась. Она попыталась поцеловать руку Франциска, но он убрал ее, воскликнув:

– Мне хотелось бы получить поцелуй не в руку, но в уста.

И подняв склонившуюся перед ним невесту, он поцеловал ее так, как многие сочли бы неприличным для первого раза.

После этого, по рассказам историка очевидца, «они лакомились вареньем и помогали друг другу ополоснуть руки ароматизированной водой, благоухавшей бальзамом, как это принято у благородных принцев».

Последние дни испанского плена короля Франции были скрашены этими встречами.

Но условия мира были тяжелыми. 14 января 1526 года Мадридский договор, освобождавший (после почти годового плена) короля Франции, был скреплен нужными подписями. По этому договору кроме Бургундии Франциск отказывался в пользу своего соперника от Милана, Генуи, Асти и Неаполя, от сюзеренитета над Фландрией и Артуа, а также от всякой возможности когда-либо помогать своим верным друзьям-союзникам графам де Ла Марк (Флеранж) и Генриху д'Альбре Наваррскому. Накануне король секретно «опротестовал» подпись, которую он, «вынужденный насилиями», собирался дать Карлу. Этот «протест» – небольшой документ, врученный маршалу Монморанси, заранее объявлял Мадридский договор как бы несуществующим, а Франциска – обязанным вместо того, чтобы отдать Бургундию, вручить Карлу соответственную денежную сумму.

Советники Карла V отлично сознавали, что уступки, делаемые королем, слишком велики, чтобы их одобрили в королевстве, и потому не доверяли искренности Франциска. Один из дипломатов императора писал ему:

«Или поставьте короля французского так низко, чтобы он не мог Вам вредить, или обращайтесь с ним так хорошо, чтобы он не хотел Вам вредить, или оставьте его у себя пленником. Но горе Вам, если Вы отпустите его наполовину довольным».

Между тем все отлично понимали, что Франциска «отпускали наполовину довольным». Да и могло ли быть иначе, когда его вынуждали отдать одно из лучших владений его короны? Но Карл спешил, опасаясь влияния отречения, слух о котором уже распространился по всей Европе. Как бы то ни было, 14 января 1526 года Франциск получил свободу, хотя фактически ему удалось ею воспользоваться только двумя месяцами позже.

Как только стало известно об ужасных требованиях, выдвинутых победителем, невиданный всплеск верноподданничества объединил всех французов, Парламент, Университет, города и провинции, знать и простолюдинов. Огромное количество сеньоров вызвалось отправиться на штурм темницы своего короля. Карл V с пренебрежением наблюдал за этими жалкими метаниями. Вместо короля он хотел завладеть живым будущим Франции, двумя старшими королевскими сыновьями. Франциск согласился и на эту ужасную жертву.

На реке Бидассоа, естественной границе, разделявшей государства двух соперников, должен был произойти обмен короля на его двух сыновей, дофина Франциска девяти лет и Генриха, герцога Орлеанского, семи лет. Первый, прелестный пылкий мальчик, отличавшийся живостью ума, был похож на своего отца. Второй, менее одаренный, молчаливый, скорее походил на меланхоличную королеву Клод и на Людовика XII, своего деда по материнской линии.

Двор остановился в Байонне. Именно здесь несчастных детей, оторванных от семьи, препоручили маршалу де Лотреку, который должен был отвезти их в Испанию. Какое отчаяние, должно быть, овладевало ими, в то время как на лицах людей вокруг была написана плохо сдерживаемая радость! Особенно покинутым и несчастным выглядел Генрих, потому что, в первую очередь, все старались подбодрить дофина.

Среди придворных дам, сопровождавших регентшу к границе, была и Диана де Пуатье. Именно она, единственная из всех, подошла к юному герцогу Орлеанскому. Видя, что маленький принц уже должен уходить, она сжала его в объятиях и поцеловала в лоб. Никто и не подозревал тогда, какое огромное влияние эта материнская ласка окажет в дальнейшем на судьбы государства…

На середину Бидассоа поместили барку. Затем с двух сторон к ней причалили два корабля: в первом находились король, Ланнуа, вице-король Неаполя и восемь испанских солдат; во втором — принцы, Лотрек и восемь французских солдат. Франциск перебрался в лодку, затем на корабль Лотрека, и одновременно его дети, проделав тот же путь, но в обратном направлении, поднялись на борт испанского корабля.

Когда корабль отчалил, Франциск воскликнул:

— Слава Богу, я все еще король!

История двенадцатая

Франциск I нарушил свою клятву императору, руководствуясь старой рыцарской поговоркой, гласящей, что «человек под стражей не обязан держать обещаний». Депутаты от Бургундии, верой и правдой служившие венцу из лилий, с готовностью привели и другие доводы, говорившие о том, что он не должен был отдавать эту знатную провинцию. Весь мир был на его стороне: немецкие лютеране, султан, которому он после Павии послал свое кольцо, наконец, папа, которого ужасало возможное господство Габсбурга. Жертва своей победы, Карл Пятый, которого обвели вокруг пальца, как некогда его предка Карла Смелого, обнаружил, что его окружает коалиция, простирающаяся от Лондона до Рима и от Рейна до Босфора. Турки, наводнившие Венгрию, уже подходили к австрийским рубежам!

Император совершенно бесчеловечным образом выместил свою злобу на юных заложниках, чьих слуг сослали на галеры, а некоторых даже продали в рабство. Замкнутые в тесной темнице, в окружении тюремщиков-иноземцев, королевские дети жили в моральном напряжении, от которого так и не смогли избавиться.

Чувствительный Генрих пострадал от этого еще больше, чем его брат. Он окончательно впал в меланхолию, стал подвержен перепадам настроения от расслабленности до буйности, превратился в чрезмерно восприимчивого, злопамятного человека, легко доходящего до ненависти, но точно так же легко подпадающего под влияние людей, которым удалось завоевать его доверие. Кроме того, он любовался своими гонителями, перенимая от них страсть к удивительному и умение создавать для себя собственный фантастический мир.

Дошло до того, что когда один из французских придворных после нескольких месяцев ожидания (и только благодаря неоднократному заступничеству королевы Элеоноры) добился свидания с принцами, они какое-то время делали вид, что не поняли ни слова из сказанного им по-французски, опасаясь подвоха со стороны тюремщиков.

Королева Элеонора была единственным человеком, проявлявшим участие к принцам. Она, как могла старалась, заменить им родителей. И, в конце концов, с помощью тетки Маргариты Австрийской, правительницы Нидерландов, уговорила императора предоставить им более приемлемые условия, получив одновременно возможность чаще бывать у будущих пасынков.

Франция тем временем демонстрировала решимость бороться до конца.

Начало эпохи, которую иногда называют вторым царствованием Франциска I, было ознаменовано серьезными переменами. Луиза Савойская не утратила своего могущества, хотя по возвращении король все же прекратил преследования протестантов. Но «Маргарита Маргарит» покинула двор. Герцогиня Алансонская воспылала любовью к королю, у которого практически не было королевства, к Генриху д'Альбре, правителю Наварры, территория которой на деле ограничивалась Беарном.

Бурбон погиб близ Рима 6 мая 1527 года; 26 июля Парламент, наконец, вынес ему приговор, и последние принцы дома Бурбонов (Вандомы, Сен-Поль), на которых пала тень от его позора, окончательно впали в немилость. На обломках их благополучия очень быстро возвысились другие люди, а именно Клод, граф, а затем и герцог де Гиз, весь раздувшийся от гордости за свою победу в Лотарингии.

Как много лакун образовала свирепствующая смерть вокруг трона! Шпага коннетабля не досталась никому, но Шабо де Брион стал адмиралом, Тривюльс и Ла Марк — маршалами. Вакантная должность главного распорядителя французского двора досталась тому, кого считали восходящей звездой, Анну де Монморанси.

Этот сильный и грубый сеньор, который был в плену вместе со своим господином и затем поспособствовал заключению сделки, позволившей ему выйти на свободу, обладатель огромного состояния, маршал, настолько же доблестный, насколько неудачливый во время войны, вскоре вошел в число самых важных участников Королевского Совета.

Мадам была к нему настолько благосклонна, что женила его на своей родной племяннице, Мадлене Савойской, и публично назвала «своим племянником». Вдобавок ему передали управление Лангедоком. Одним из самых близких друзей маршала в это время стали Луи де Брезе и его жена – Диана де Пуатье.

Вскоре Монморанси проявил себя как поборник интересов Церкви и защитник королевского авторитета. Не перенося беспорядка, фрондерства, непослушания папе или государю, он восхвалял абсолютизм, беспощадно уничтожая повсюду зародыши революции. В действительности ближе к его идеалу был скорее Карл Пятый, чем Франциск I, который защищал Рабле, Беркена и был союзником султана.

Воспитанный в религиозном почтении к Короне, первый христианский барон даже и не помышлял о том, чтобы предать интересы своего повелителя, но, считая территорию Европы достаточной для двух великих правителей, он мечтал об ее объединении под скипетрами наследника святого Людовика, побратавшегося с внуком католических королей. Примирившись, Габсбург и Валуа смогли бы положить конец национальным распрям и использовать свои силы для борьбы с неверными, еретиками и бунтовщиками.

Франциск же, напротив, больше заботился о своем королевстве, чем об идее Христианства, и хотел прежде всего избавиться от влияния Австрийского дома. Мысль о союзе, который сделал бы из Франции вассальное государство, приводила его в ужас. На его взгляд, лучше было снова ввязаться в рискованную борьбу, даже если бы пришлось бросить собак в пасть волку, то есть турков и лютеран противопоставить императору.

Монморанси поневоле стал орудием этой политики, которая сразу же привела к новой войне. Очень опасно доверять ведение дипломатических и военных операций тому, кто их не одобряет. Главный распорядитель так плохо относился к знаменитому кондотьеру Андре Дориа, что тот перебежал к противнику, продав свой флот Карлу Пятому. Это серьезное происшествие вкупе с другими факторами привело к новому поражению французов в Италии.

В то же время войска султана уже стояли у Вены; близились эпидемия чумы, нищета и опустошение; в ужасной крепости Педраццо делла Сьерра томились несчастные принцы.

Двум женщинам, Луизе Савойской и Маргарите Австрийской, правительнице Нидерландов, тетке императора, одновременно пришла в голову одна и та же мысль — положить конец этим несчастьям. Почти без сопровождения, в строжайшей тайне они приехали в Камбре и поселились в двух смежных домах, которые можно было объединить, всего лишь сломав одну из стен. В период с 5 июля по 7 августа 1529 года они придали Европе другой облик. Облик, который, безусловно, мог порадовать Монморанси и чету Брезе.

Луиза преследовала двойную цель: привнести мир на земли изможденной Франции и сохранить ее единство. И она ее достигла, так как Габсбурги отказались от Бургундии, а земли коннетабля были окончательно присоединены к короне. Так она завершила и закрепила творение Людовика XI.

Со своей стороны, король Франции обязался предать Турка, своего союзника, который не вошел в Вену, и отдал Италию императору. Франциск выкупил своих детей за баснословную сумму в два миллиона золотых экю, уменьшившуюся, в действительности, за счет приданого госпожи Элеоноры, на которой он все же решился жениться.

Таким, в общих чертах, был договор в Камбре, названный «Дамским миром».

Луиза оставалась глуха к упрекам в адрес бесчестного монарха. Она не добивалась ни триумфа неверных, ни реализации трансальпийской несбыточной мечты. Она унаследовала свой реализм от Капетингов и поэтому радовалась тому, что смогла избежать последствий этого несчастья, а также тому, что ее «благосостояние» возросло и укрепилось. А по поводу того, что ради этого пришлось поднять христианский мир на борьбу с Турком, которого ранее просили выступить против императора, обречь итальянцев на гнет Габсбургов, пообещав им помощь и защиту, она не испытывала никаких угрызений совести.

Что же касается Генриха VIII, которого также предали, он благодаря гению Луизы остался связанным с Францией, но узами не политики, а любви; он хотел получить развод для того, чтобы жениться на Анне Болейн (до отъезда в Англию она была придворной дамой принцессы Маргариты). Впрочем, без помощи французских университетов он никогда бы этого не добился, так как «Дамский мир» оставлял папу на милость императора. Свое восхищение выразил бы даже Макиавелли, если бы Флоренция, его родина, не стала бы одной из жертв этого договора. Более наивный Карл Пятый решил, что в его «ведении» наконец-то оказался весь христианский Запад.

Испанцы, чье доверие было утеряно после нарушения предыдущего договора, не желали смириться с потерей заложников. Но, по крайней мере, к несчастным принцам вновь прислали их французских слуг и стали с ними обращаться немного получше; в то же время Монморанси, с одной стороны, и коннетабль Кастилии, с другой, вели бесконечный спор об условиях их возвращения. В конце концов соглашение все-таки было достигнуто.

Нам известно очень мало об этой, хочется верить, трогательной встрече. Франциск вновь обрел своих сыновей, преобразившихся под воздействием времени и тяжких испытаний. Прежде всего, он расточал ласки своему старшему сыну, своему образу и подобию, воплощению своих надежд. Так было всегда, и ничего не изменилось: Генриха по-прежнему меньше любили. Конечно, это причиняло страдания печальному мальчику.

Король этого, казалось, не замечал, всецело поглощенный новой страстью…

История тринадцатая

После неудачи при Павии и долгого плена король Франциск не спешил сам возглавить войска. Не желала этого и Луиза Савойская. Зная характер сына, она, отправляюсь ему на встречу, обзавелась целым кортежем из красавиц.

Встретив освобожденного короля, двор неспешно двинулся в обратный путь. Добравшись до Ангулема, кортеж остановился там на целый месяц, проводя время в бесконечных удовольствиях. Единственной, кого не было там, оставалась Франсуза Шатобриан, отосланная регентшей к мужу в тот же день, что было получено известие о пленении короля.

Зато в свите короля была очаровательная, умная, красноречивая девушка («самая красивая из умниц и самая умная из красавиц»), которая могла разогнать грустные мысли побежденного и развлечь принца-гуманиста. Ее звали Анна де Писле или мадемуазель д’Эйи.

Глядя на нее с улыбкой, Франциск I припоминал девочку подростка из свиты своей матери. Теперь он был поражен происшедшей с ней переменой. За то время, что король провел в плену, Анна де Писле расцвела, и теперь она обладала абсолютно всем, что необходимо для, счастья мужчины.

Когда Франциск подошел к Анне и взял ее за руку, нашептывая милые фривольности, секрет которых был ему так хорошо известен, регентша поняла, что свою первую ночь во Франции ее сын проведет не один и что влияние прежней фаворитки очень скоро пойдет на убыль.

Шли дни, король был радостен и весел в обществе новой подруги, и слухи о его романе достигли наконец Бретани. Так Франсуаза Шатобриан узнала, что у нее есть соперница. Она немедленно отправилась в Фонтенбло, где в то время обосновался двор. Франциск I принял ее… очень любезно. И двор с интересом наблюдал, как две прекрасные женщины ведут схватку за короля-рыцаря.

Дуэль растянулась на месяцы, и король, обожавший Анну де Писле, но все еще любивший Франсуазу, был этим крайне утомлен. Вынужденный без конца утешать одну и успокаивать другую, король больше уже не находил времени для государственных дел и от этого приходил в отчаяние.

В конце концов победила юность. В 1528 году Франсуаза вернулась в Шатобриан. Но, покинув двор, она не обрела желанного утешения. Анна отнюдь не собиралась оставить поверженную соперницу в покое.

Однажды Анна де Писле потребовала у Франциска I забрать у м м де Шатобриан драгоценности, которые он ей дарил. «И не потому что они дорого стоят и представляют художественную ценность», – говорит Брантом, поведавший эту историю, тем более что жемчуг и драгоценные камни не были тогда в моде, как раньше, а потому что Анне нравились выразительные надписи, выгравированные или нанесенные иными способами, которые сестра короля, королева Наваррская, сама сочиняла и выполняла. Франциск уважил ее просьбу и обещал вскоре сделать это, что и сделал; с этой целью он отправил одного дворянина к Франсуазе, чтобы тот потребовал вернуть драгоценности; она тут же сказалась больной и просила его прийти через три дня, чтобы отдать то, что он просит. Сама тем временем по причине сильной обиды послала за ювелиром и приказала ему расплавить все изделия, невзирая на выгравированные на них надписи; когда дворянин снова пришел, она отдала все подаренные ей драгоценности, превращенные в золотые слитки.

– Поезжайте, – сказала она, – отдайте это королю и скажите, что раз уж ему так хочется забрать назад то, что он когда то щедро дарил мне, я возвращаю все в виде золотых слитков. А что касается надписей, то они навек запечатлены в моей памяти и так дороги мне, что я не могу позволить кому бы то ни было, кроме меня, владеть и наслаждаться ими.

Когда король получил слитки и слова, сказанные этой дамой, он только и смог произнести;

– Верните ей все. То, о чем я просил, было связано не с ценностью подарков, потому что я мог бы ей вернуть вдвое больше, а с желанием иметь выгравированные там надписи; а раз она их уничтожила, золото мне не нужно, и я ей возвращаю его; своим поступком она продемонстрировала гораздо больше благородства и смелости, чем я мог бы предположить в женщинах…

Жест м м де Шатобриан привел в восхищение весь королевский двор.

Тем временем, война подошла к концу, и по условиям мир, Франциск должен был жениться на Элеоноре Австрийской, о которой он и думать забыл. Однако узнав, что его невеста уже в пути, Франциск I послал ей коротенькое, но очень галантное письме, заставившее ее растаять от счастья: «В этот час, когда мы наконец движемся навстречу друг другу, не могу скрыть, что надежда вскоре увидеть вас доставляет мне не меньшую радость, чем освобождение моих детей».

Встреча обрученных произошла в Мон-де-Марсане. Толпы народа и знать искренне приветствовали будущую королеву как вестницу мира. Но Франциск I не счел нужным отстранить любовницу от этого семейного праздника, и потому Анна де Писле при виде кроткой Элеоноры сразу поняла, что новая королева никогда не будет для нее опасной соперницей.

Можно представить, с какой радостью бросились дети в объятия к отцу и к бабушке. А уж потом весь двор старался их приласкать. Среди прекрасных дам, окруживших детей, была и Диана де Пуатье. В это время ей был тридцать один год, и красота ее ослепительно сверкала. Одиннадцатилетний сын короля Генрих, пораженный этой красотой, немедленно влюбился в это чудо, брызнувшее, точно солнце, в лицо вышедшему на свободу узнику.

Путь из Мон де Марсана в Фонтенбло через Бордо, Ангулем, Коньяк, где родился Франциск, Блуа и Сен Жермен ан Ле состоял из сплошных праздников и увеселений в честь короля и королевы. Элеоноре казалось, что она грезит. Франциск I продолжал показывать себя галантным кавалером. А между тем фаворитка отнюдь не была в немилости. Прекрасно понимая ситуацию, она старалась не попадаться на глаза королеве; но ее власть над королем усиливалась с каждым днем, чему вскоре широкая публика и стала свидетельницей.

5 марта 1531 года Элеонора была коронована в Сен Дени. Через десять дней после этого она совершила торжественный въезд в «свой добрый город Париж». Зрелище было великолепным. Однако воображение парижан больше всего поразила не пышная кавалькада. В доме напротив собора, в окне второго этажа, все увидели короля и Анну де Писле, без всякого стеснения стоявших в обнимку. Фаворитка добилась, наконец того, что Франциск I публично продемонстрировал свою связь с ней. Ночь королева провела в слезах: ее медовый месяц закончился. Анна де Писле торжествовала.

Празднества по случаю вступления королевы в Париж завершились по обыкновению турниром, который был устроен неподалеку от Отеля Сен-Поль, на улице Сент Антуан. Наряду с другими участниками турнира на нем выступили король, дофин и маленький Генрих. Среди блистательной публики, явившейся на это зрелище, можно было увидеть, помимо королевы и Анны де Писле, сидевших на самых почетных местах, Луизу Савойскую и Диану де Пуатье.

Юные принцы, впервые в этот день показывавшие свое умение владеть рыцарским оружием, были облачены в новенькие, сверкавшие на весеннем солнце доспехи. С развевающимися над головой султанчиками, они вслед за идущими впереди пажами приблизились к трибунам, чтобы перед началом боя поклониться дамам, ради любви которых они собирались сразиться.

Ко всеобщему удивлению, маленький Генрих опустил свой штандарт перед Дианой де Пуатье. Супруга Великого сенешаля, разумеется, не знала, какие чувства она вызвала у этого подростка: удивленная и польщенная, она улыбнулась ему. У нее был еще один повод почувствовать себя довольной.

Под конец турнира был устроен конкурс на самую красивую среди присутствующих, а значит, при французском дворе, даму. После того как все сеньоры тайно проголосовали, было объявлено, что сейчас будут сообщены результаты. На трибунах воцарилась благоговейная тишина, и все взоры обратились на Анну де Писле, которую считали единственно возможной победительницей. Но пока герольд говорил, на лицах некоторых гостей мелькали лукавые улыбки. Все дело в том, что половина сеньоров отдала предпочтение фаворитке короля, зато другая половина высказалась за Диану де Пуатье.

Сжав губы, Анна де Писле резко встала и покинула трибуну. Она была смертельно уязвлена и еще больше удивлена тем, что кто то осмелился предпочесть ей женщину, на одиннадцать лет старше ее.

– Эти люди просто безумцы, – сказала она с нервным смешком. – Неужели возможно сравнивать меня с этой тридцатидвухлетней старухой?

Начало вражде было положено.

История четырнадцатая

Несколько недель спустя после празднеств по поводу королевского вступления в Париж Франциск I со своей огромной свитой отправился в замок Ане. Он любил поохотиться и вообще поразвлечься во владениях Великого Сенешаля.

На этот раз речь шла не только о развлечениях. Король и Монморанси интересовались мнением Брезе, придворного Нестора, по поводу дела, вызывавшего серьезные разногласия в Совете.

Следовало ли придерживаться суровых условий мирного договора в Камбре, или стоило поискать способ разорвать его? Учитывая то, что семейные связи лучше всего подготавливали удачные политические ходы, Монморанси, приверженец идеи имперского союза, ратовал за брак герцога Орлеанского и инфанты Португалии, дочери королевы Элеоноры от первого брака.

Но Франциск видел, что могущество его соперника близко к краху. Союзник султана и Генриха VIII, которые поддерживали его зыбкое равновесие, он хотел получить благословение на эту скандальную дружбу, ведь король Англии, близящейся к расколу, был ненамного лучше Предводителя неверных. Кроме того, трансальпийское чудо продолжало волновать его воображение.

Поэтому у христианнейшего короля были все причины для попыток приблизиться к папскому престолу и вновь занять твердую позицию в Италии. У папы Климента VII, внебрачного сына Медичи, была племянница (которая в действительности приходилась ему кузиной), Светлейшая герцогиня Екатерина, дочь герцога Урбинского и Мадлены де Ла Тур. Именно на ней Франциск намеревался женить своего младшего сына. Загоревшись идеей смешать кровь Валуа с кровью своих предков, флорентийских аптекарей и банкиров, Климент VII снова примкнул бы к французскому лагерю. Он обещал кардиналу де Грамону, «что выдаст свою племянницу замуж только с согласия короля». Наступило время предложить понтифику настоящий контракт.

У покрытых лепниной стен замка Ане разгорелся настоящий спор. По всей видимости, Брезе не разделял мнения Монморанси, которого приводила в ужас возможность такого мезальянса, а также тревожила предсказуемая гневная реакция императора, но, как бы рьяно престарелый сеньор ни защищал дело единения христианского мира, он не мог не радоваться тому, что его жена станет родственницей герцогини Орлеанской.

Главный распорядитель неохотно уступил. Двадцать четвертого апреля 1531 года был заключен брачный контракт. Он говорил о щедрости и бескорыстии короля-рыцаря: в нем предусматривались рента в тридцать тысяч ливров для принца, десятитысячное наследство и полностью меблированный замок для его жены.

Что же до приданого, «Дом, в который она (Екатерина) входит», мог обеспечить «всё, что пожелает Его Преосвященство». Но в дополнительных секретных статьях оговаривалось, что папа поможет герцогу Орлеанскому «вновь обрести государство и герцогство Миланское», а также герцогство Урбинское. В действительности, вклад, внесенный в этот союз новобрачной, состоял из нескольких важных итальянских городов.

Кардинал де Грамон доставил этот документ Клименту VII, который уже в июне одобрил его, ограничившись только одним замечанием — заменой наследственных владений Екатерины в Тоскане выплатой ста тысяч золотых экю. После этого Медичи, который одновременно не прекращал переговоров с Карлом Пятым, овладела необыкновенная лень, и он никак не мог поставить свою подпись. Поэтому дискуссия продолжилась.

В конце лета развлечения королевского двора были прерваны внезапно обрушившейся на Францию чумой. Почти сразу же хозяева Фонтенбло вновь оживились, заботясь о том, чтобы избежать заражения. Луиза Савойская решила укрыться в Раморантене вместе со своей дочерью, но бедствие быстро настигло и сразило ее в Грез-ан-Гатине. Об этом поспешно сообщили Королю, но тот ничуть не торопился приезжать.

Мадам — которая была настолько слаба, что ее дочери пришлось причаститься вместо нее — не слушала увещеваний своего исповедника. Стоны этой мужественной женщины могли тронуть ее злейшего врага. Могла ли она покинуть этот мир, не взглянув в последний раз на своего идола, своего Цезаря, полубога, которого она воспитала? Она так его и не увидела: Мадам умерла, призывая Франциска. Ей было пятьдесят пять лет. Во время похорон в соборе Парижской Богоматери от скорби и угрызений совести король лишился чувств.

Исчезновение этой энергичной, страстной, алчной принцессы (в ее ларцах нашли полтора миллиона золотых экю), хитроумной и властной, вызвало серьезные перемены. Внутри страны Возрождение, апогеем которого стало недавнее учреждение Французского Коллежа, как показалось, одержало убедительную победу. Что касается внешней политики, один Монморанси теперь боролся за поддержание мирного договора в Камбре и за сближение с Карлом Пятым. Наконец, двор перешел не в ведение печальной Элеоноры, а в руки умной и честолюбивой фаворитки.

Чтобы придать ей должный статус, король женил мадемуазель де Эйи на Жане де Бросс, которому по такому случаю присвоили сначала титул графа Петньевра, а потом герцога д’Этамп. Этот молодой аристократ, некогда впавший в немилость как друг коннетабля Бурбона, согласился жить вдали от супруги взамен на королевские щедроты. Ему доверили управление двумя провинциями – Бурбонне и Овернью. Кроме своего герцогства, новоявленной герцогине достались два замка — в Этампе и в Лимуре — особняк на улице Ласточек в Париже и многочисленные земельные владения с прелестными названиями: Шеврёз, Анжервиль, Анжервилье, Эгревиль, Дурдан, Ла Ферте-Але, Бюр, Сюэвр, Орлю, Бретонкур, Суксинно, Бранне.

Антуан Сеген, дядя Анны по материнской линии, стал аббатом в Флери сюр Луар, епископом Орлеанским, кардиналом и, наконец, архиепископом Тулузским. Шарль де Писле, ее второй брат, получил аббатство в Бургейле и епископство в Кондоне. Франсуа, третий брат, был назначен аббатом в Сен Корней де Компьень и епископом в Амьене. Четвертый, по имени Гийом, стал епископом в Памье. Позаботилась Анна и о своих сестрах: две стали аббатисами, остальные вышли замуж за самых знатных и самых богатых людей в королевстве.

Несмотря на свое женское коварство, высокомерие, любовь к золоту, Анна также смогла стать компаньонкой короля-покровителя актеров и философов, хотя его упрекали в предпочтении «изобретательного искусства искусству высокому». Она была подругой королевы Маргариты, поддерживала Клемана Маро и Доле, защищала преследуемых и столь глубоко разбиралась в новых идеях, что однажды незаметно для себя увлеклась кальвинизмом.

Этой Далиле-богословке нравилось носить «платья из позолоченного кастора, подбитые горностаем, камзолы из позолоченных ярко-красных тканей без горжеток, с большим количеством золота и драгоценностей». Живая, маленькая, смешливая, непостоянная, она была полной противоположностью супруги Великого Сенешаля, олимпийки в одновременно строгих и вызывающих нарядах.

Эти две дамы вели себя, как подруги, но в действительности каждая из них не испытывала к другой особой нежности. Приз, который они, две соперничающие красавицы, получили, не сблизил их. Диана ничуть не скрывала своего отвращения к протестантам, как и Анна — своего благоволения к ним. Но огонь все еще теплился под пеплом. Никто не мог вообразить себе, что печальная вдова однажды возымеет превосходство над блистательной куклой в замках, где Франциск гонялся за призраком своей любезной Италии.

Король не любил шумную зловонную столицу своего государства, архаичный Лувр, башню которого он только что приказал снести, Турнельский дворец, нагромождение строений без всякого стиля. Шамбор был символом и творением его буйной юности. Теперь разочаровавшийся странник, путешественник, вернувшийся в порт и ожидающий новой бури, построил себе небольшой замок Мадрид, напоминавший ему о беде, которой он избежал. Но чтобы утолить тоску по потерянному раю, получить все удовольствия раннего упадка, нужно было нечто большее. Нужен был Фонтенбло.

Россо приехал в 1531 году, Приматиччо в 1533 году; вслед за ними вскоре появился Бенвенуто Челлини. Созданием их гения станет «французская Италия», полная золота, драгоценных пород древесины, настоящего мрамора и его имитаций, аллегорий.

Тогда еще не устраивали больших балов, которые войдут в обиход при Генрихе III, но после охоты «маленькая толпа» дорогих Франциску людей веселилась вокруг своего господина, чередуя спортивные игры с религиозными спорами.

Власть, которой обладали тогда женщины, была немыслима в предыдущем веке. В их честь сражались полководцы, слагали стихи поэты и создавали свои творения художники. Дипломатические тонкости для них были так же близки, как и толкования Священного Писания. Ни один министр тогда не осмелился бы проигнорировать их интриги. Именно к ним молодые дворяне обращались с просьбами вывести их в свет, дать совет по поводу внешнего вида, помочь выработать характер.

Король радовался тому, что дофин Франциск уже обзавелся любовницей, которой стала госпожа де л'Этранж. Со времени возвращения из плена старшие сыновья короля росли вне дисциплины, вдали от возможных тревог. Франциск хотел, «чтобы они насытились свободой и избавились от страха перед тем, что они пережили в Испании». Результат оставлял желать лучшего. Только третий королевский сын, Карл, герцог Ангулемский, родившийся в 1521 году, пылкий и грациозный, стал копией того юнца, которого Луиза Савойская не осмеливалась упрекнуть в излишней горячности.

Дофин Франциск вернулся из Мадрида «мрачным и странным». Интересуясь литературой больше, чем оружием, он «предпочитал проводить время в одиночестве и желал, чтобы рядом с ним находились только те, с кем он ладит; большую часть времени он копался в земле и не хотел, чтобы его отвлекали».

Герцог Орлеанский совсем не был похож на своих братьев. Он скорее напоминал Людовика XII в неблагоприятный период его правления. Его таланты в верховой езде и в состязаниях, его сила в физических упражнениях — он прыгал в длину на расстояние вплоть до двадцати четырех футов — не могли скрыть его робкого поведения, его сумрачного вида. По словам венецианского посла Дандоло, многие придворные могли поклясться, что никогда не видели его смеющимся.

Король с обидой находил в нем черты характера, абсолютно чуждые ему самому: серьезность, прозаическую страсть к порядку, безразличие к искусству, умственную леность. От этого мальчик еще дальше углублялся в мир миражей, возникший во время заточения. У него был задушевный друг, Жак д'Альбон де Сент-Андре, сын его слуги, но этого не было достаточно для того, чтобы вернуть счастье его «душе, скорбящей по задушенным радостям его детства». На праздниках, устраивавшихся при дворе, лишь только госпожа Диана как будто наполняла светом его слишком неясный взгляд.

Однажды вечером король пожаловался этой «верной» подруге на нелюдимость молодого принца. Диана улыбнулась:

— Доверьтесь мне, — сказала она, — я сделаю из него моего кавалера.

Таким образом, она приняла решение, требовавшее большой отваги. Под предлогом услуги, оказываемой королю, она сможет теперь принимать почести от второго королевского сына, позволить ему носить свои цвета, обучать его «платоническому рыцарству».

Платоническое рыцарство, единственное, что осталось от средневековой «куртуазности», стало предвестником «Астреи» и изысков особняка в Рамбуйе. Оно обязывает дворянина полностью отдаться служению даме, не ожидая взамен ничего, кроме некой духовной близости. «Найти целомудрие в любящем сердце — это, скорее, нечто божественное, нежели человеческое», провозглашает в «Гептамероне» один из выразителей мыслей королевы Маргариты, но божественное должно быть целью именно благородной души. Плотские узы теряют всякое значение перед неземной страстью, объединяющей двух существ в царстве чистого духа. Именно такому чувству соперник Тристанов и Ланселотов посвятит всю свою жизнь.

Пребывание в Испании уже подготовило Генриха Орлеанского к предстоящему уроку. Он воспринимал его всерьез, как, впрочем, он воспринимал и все остальное, и Диана без всякого труда сконцентрировала его податливое воображение на этой химере.

Все это делалось так осторожно, что даже злые языки придворных не находили в этом темы для дискуссий. Овдовевшая к тому времени супруга Великого Сенешаля не собиралась ни портить свою репутацию, ни заранее давать повода для беспокойства. Она никуда не торопилась, и не без основания. Упорная, своевольная, непроницаемая, она тихо продвигалась к никому не видимой цели…

История пятнадцатая

Переговоры о заключении брака между Генрихом Орлеанским и Екатериной Медичи, искусно проводимые на протяжении вот уже трех лет, завершились осенью 1533 года. Одиннадцатого октября Климент VII и Франциск I встретились в Марселе в обстановке особой торжественности, так как оба желали угодить друг другу. Они поселились в одном доме, причем их комнаты разделяла только одна дверь.

Вскоре появилась и невеста. Не считая доброй королевы Элеоноры и короля, как всегда по-рыцарски приветливого, все разодетые в пух и прах собравшиеся без стеснения разглядывали и обсуждали эту выскочку, «торговку», которой удалось вскарабкаться на ступени трона Капетингов.

Сама Екатерина в свои четырнадцать лет уже осознала, что только чудом вознеслась на такую высоту и что, скорее всего, недостойна такого положения. В ее самом первом поступке проявилась скромность, с которой ей нельзя будет расстаться еще двадцать шесть лет. На глазах у всех она упала ниц перед королем, целуя его ноги, но он тотчас же поднял ее и также поцеловал, прежде чем представить королеве, королевским сыновьям и своим придворным.

Сам папа освятил этот брак, получивший невиданную огласку. На плечи короля, одетого в белое, была накинута длинная мантия, расшитая геральдическими лилиями, сверкающая драгоценными камнями. Госпожа Екатерина была вся в драгоценностях с ног до головы. Всеобщее изумление вызвало колье из огромных жемчужин, которое позже перейдет к Марии Стюарт и которое отнимет у своей обезглавленной соперницы Елизавета Английская.

Климент VII, «человек не слишком добросовестный, жадный до богатства и скупой на благодеяния», не собирался ни выполнять свои обязательства перед Францией, ни заставлять свою племянницу страдать от его хитрости. Чтобы союз двух детей считался нерасторжимым, он потребовал, чтобы все было доведено до логического конца.

На заре Святой Отец навестил их, когда они еще лежали в постели, чтобы, по слухам, удостовериться в том, что четырнадцатилетний супруг выполнил свой долг. Он не удовольствовался и этим, продлив свое пребывание в Марселе еще на три недели, в надежде увидеть Екатерину беременной, чтобы от нее уже никак не смогли отделаться. Ждал он напрасно. Уже готовясь к возвращению в Италию, Климент VII дал новобрачной последний совет:

«Умная девушка всегда знает, как завести детей».

Десять месяцев спустя он скончался, лишив тем самым госпожу Орлеанскую статуса племянницы папы и сделав этот брак политически абсолютно бессмысленным.

Осознав тщетность своих упований, Франциск I, получивший к тому же лишь малую часть обещанного приданого, вздохнул:

– Теперь у меня еще и дочь, и притом совершенно голая.

Общественное мнение обвиняло (уже!) эту иностранку в том, что она послужила орудием двойственной политики папы. Дамы из «маленькой толпы» не отказывали себе в удовольствии поиздеваться над ее предками-аптекарями и над ее акцентом.
Новобрачных должно было сблизить чувство солидарности, которое обычно возникает у несчастных детей. Но Екатерина, чужая в этой стране, быстро поняла, что она является таковой и для своего супруга, увлеченного амазонками и волшебницами. И чтобы получить «право гражданства», ей необходимо было проявлять чудеса обходительности, скромности и любезности. «Смирение и терпение», девиз Луизы Савойской, стал отныне и ее девизом.

Папский нунций Дандино в письме в Рим писал, что он вряд ли встречал человека добрее и чище душой, чем Екатерина Медичи.

Внучатая племянница папы Льва X была умна, утонченна, образованна. Ей удалось, постоянно совершенствуя свои знания, занять место в одном ряду с выдающимися женщинами, составлявшими гордость двора. Госпожа Орлеанская знала латинский, греческий, итальянский и французский языки, разбиралась в математике и в астрологии. Правитель-гуманист с удовольствием слушал свою сноху, наслаждаясь ее приятными и разумными размышлениями.

Она почти сразу отказалась практически от всей итальянской свиты, окружив себя французскими дамами. Это пришлось весьма по душе королю Франциску, который незадолго до того отослал прочь испанских фрейлин своей второй супруги.

Франциск I до безумия любил охоту. Екатерина сделалась заядлой охотницей. "Она просила у короля, - пишет Брантом, - позволения никогда с ним не расставаться. Говорят, она такая изящная и ловкая, хотела присутствовать при всех его охотах или поездках, дабы извлечь из них полезные секреты и познания как в области охоты, так и в области науки управлять". И добавляет немного спустя: "Король Франциск, зная ее горячее желание и добрую волю следовать за ним и повиноваться его примеру, от всего сердца дал на это свое согласие, ведь сверх всего прочего он искренне и нежно любил ее, ему доставляло радость видеть молоденькую супругу сына на коне, порывисто садящейся в седло, ловко и грациозно гарцующей. Среди его спутников в этом она была первой. И Екатерина следовала за своим монархом беспрестанно - из города в город, из замка в замок, из леса в лес.

Екатерине требовались вся ее ловкость, вся осторожность, чтобы не попасть в силки, уже для нее расставленные. Ей вредили аристократические предрассудки. Французская аристократия вовсе не считала, что папская тиара Льва Х и Клемента VII в достаточной мере возвысила и облагородила родовой герб Медичи.

Поговаривали, что вопреки всему они были и остаются торговцами и что бракосочетание герцога Орлеанского с представительницей их рода волейневолей приходится считать мезальянсом. Утверждали также, что папа не сдержал данных обещаний.

Два года спустя венецианский посол писал: «Герцог Орлеанский женился на мадам Екатерине Медичи, и это не доставило удовольствия никому, а скорее можно сказать, вся нация недовольна. Здесь находят, что папа Клемент обманул короля. И однако племянница его любима и королем, и дофином, и своим супругом».

Посол был не совсем прав. И королевская семья, и фаворитка были очарованы юной герцогиней Орлеанской. Но ее молодой супруг оставался непреклонным. Генрих был из той породы людей, что отдаются целиком одной страсти. Со времени его возвращения из плена, может быть, после поцелуя в Байонне, его сердце принадлежало той, которая умелыми руками незаметно плела вокруг него свои сети. Прекрасной Диане.

История шестнадцатая

В конце октября 1535 года Франциск I узнал, что Франческо Сфорца, последний миланский герцог, только что скончался, и это доставило ему огромное удовлетворение.

Король счел момент удачным, чтобы вновь завладеть вожделенным герцогством, а заодно наложить руку и на Савойю, которую он называл «альпийским привратником» и чье стратегическое положение казалось ему очень важным.

Монморанси решился высказаться против проекта, но король был непреклонен. Верховному распорядителю двора недвусмысленно было велено замолчать, а при дворе пошли слухи, что уж теперь-то его карьера пойдет под откос.

Командовать армией был поставлен адмирал Шабо де Брион, а также два старших сына короля: дофин Франциск и принц Генрих. Перед тем как покинуть Париж, Генрих с привычной холодностью попрощался с Екатериной Медичи, а затем явился к Диане де Пуатье с единственной целью – продемонстрировать, что на войну он отправляется украшенный ее цветами: белым и черным.

Всю зиму 1536 года удача улыбалась Франциску I. Армия достигла Лиона, а затем устремилась к Альпам и, несмотря на суровую зиму, за несколько недель овладела Савойей и Пьемонтом. Но с началом весны все изменилось. Принцы-протестанты не спешили с помощью, жалуясь королю на преследование собратьев по вере во Франции, католики сетовали на союз с протестантами, папа и Генрих VIII предпочитали не вмешиваться и наблюдали за происходящим с недоброжелательностью. Император наслаждался «прекрасным моментом в жизни, общественное мнение целиком и полностью было на его стороне».

— На месте короля, — заявил он, — я бы сразу вышел сдаваться, со сложенными руками и с веревкой на шее.

Слишком совестливый адмирал де Брион не воспользовался этой передышкой, чтобы атаковать Миланскую область. Вслед за этим он окончательно впал в немилость. С севера и с юга Франции угрожали многочисленные имперские войска, и в этой тяжелейшей ситуации отсутствовал полководец.

Сбитый с толку слишком легкой победой и уклончивым поведением союзников, адмирал де Брион не решился двинуться сразу на Милан. Эта оплошность привела короля в ярость. И он вновь обратился к Монморанси. На этот раз опытный царедворец не оплошал. Он без колебаний согласился вести ненавистную ему войну.

В июле Монморанси назначили командующим, а Карл Пятый во главе пятидесятитысячного отряда перешел через Альпы. Как можно было остановить подобное нашествие? Рыцарские безумства и безудержная отвага в Павии остались в прошлом. Несмотря на то, что Монморанси часто впадал в ярость, изрыгал ругательства, был жесток, он все тщательно, благоразумно продумывал — льстецы называли его Фабием Осмотрительным.

Фабий решил стянуть все силы в большой укрепленный лагерь и дать императору возможность поиграть в завоевателя до тех пор, пока голод не застанет его врасплох. Последовать этому плану значило обречь Прованс, который и так был уже практически завоеван, на полное опустошение, но даже такая жестокость не могла заставить дрогнуть сердце Монморанси. Так он впервые применил тактику выжженной земли.

В Провансе было разрушено все, что могло послужить снабжению армии императора. Сто городов и деревень были уничтожены, сожжены мельницы, иссушены поля, отравлены колодцы, разбиты винные бочки. На месте чудесного сада образовалась пустыня. Сохранились лишь виноград и фрукты, разносчики дизентерии среди голодных солдат.

Император уже вступил на эту «выжженную землю», когда Франциск I узнал, что несколько дней назад в Лионе, после игры в мяч, дофин выпил холодной воды, поднесенной итальянским пажом Монтекукулли, и внезапно скончался в Турноне.

Смерть девятнадцатилетнего дофина смешала все планы на будущее. Никто не мог поверить в естественную причину произошедшего. Король, вне себя от горя, ни капли не сомневался в том, что Монтекукулли был отравителем, которого подослал Карл Пятый. Оруженосца арестовали, под пытками несчастный сознался в том, чего не совершал, и был казнен как цареубийца.

Император во всеуслышание заявил о безосновательности этой оскорбительной клеветы. Его генералы, также не избежавшие подозрения в сообщничестве с противником, в один голос обвиняли Екатерину Медичи. Принцессе, родившейся в стране Борджиа, это несчастье было на руку, ведь она становилась дофиной. Франциск продолжал обвинять имперцев. Но слухи об итальянском заговоре еще долго витали в воздухе, усугубляя всеобщее горе.

Монморанси, который с покойным дофином не ладил, тем не менее скорбел вместе с королем. По его настоянию корол приказал новому дофину – Генриху, присоединиться к основным силам. И четвертого сентября 1536 года принц торжественно вступил в авиньонский лагерь. Монморанси встретил его с небывалой почтительностью. «Любезный кузен, — написал принц господину д'Юмьеру, — когда я приехал в лагерь, г-н главный распорядитель воздал мне такие почести, какие только было возможно воздать».

Молодой дофин только что сформировал свое окружение, призвав к себе самых славных придворных: своего дорогого Сент-Андре, Дампьера, д'Эскара, д'Андуэна, Ла Ну, Бриссака, Ла Шатеньере.

Он был не очень уверен в своем нынешнем славном положении и отчаянно нуждался в сподвижниках, в наставниках. С какой же радостью он обнаружил, что и тем и другим был лучший дворянин королевства!

Противники называли Монморанси жестоким, мрачным, грубым, безжалостным, высокомерным и алчным. Гуманисты смеялись над его неистовой преданностью католицизму. Но для Генриха он стал тем, кем не смог стать отец. Это было началом тесной дружбы меланхоличного подростка и сорокалетнего мужчины, самого сурового придворного.

Война между тем продолжалась. Карл Пятый ценой невероятных усилий добрался до Марселя, оставив за собой на дорогах Прованса более двадцати тысяч трупов. Тактика Монморанси принесла свои плоды. Поредевшая от голода и дизентерии имперская армия была уже не в состоянии продолжать войну.

Эта странная война, состоявшая в ожидании, когда противник умрет от голода или отравится водой из зараженных колодцев, стоила чертовски дорого, потому что солдаты короля не могли предаваться грабежам, на которые обычно рассчитывало интендантство. Грабежи были способом повседневного обеспечения армии, пригодным в сельской местности, но недопустимы в укрепленном лагере.

Наступил день, когда казна оказалась совершенно пуста, и солдаты, пища которых становилась все более скудной, начали роптать; многие открыто поговаривали о том, чтобы оставить короля выпутываться в одиночку и вернуться домой. Отсутствие денег грозило сорвать близкую победу.

Монморанси заговорил о мире. Франциск был непреклонен. И Фабий отступил. Полководец с тревогой ждал, не останется ли Франциск без людей как раз тогда, когда армия Карла Пятого, уставшая бродить в поисках пропитания, вот вот начнет отступать? И как раз в этот момент одна богатая авиньонская дама по имени Мадлен, узнавшая об этих трудностях, передала королю значительную сумму, позволившую французской армии дождаться полного истощения императорского войска.

Спустя две недели, 14 сентября. Карл Пятый возвратился в Вар и отплыл на кораблях в Испанию. В этой разгромной кампании он потерял половину армии и «навсегда похоронил во Франции свою честь».

«От самого Экса и до Фрежюса, – сообщал Мартен дю Белле, – все дороги были усеяны трупами, больными, конской упряжью, копьями, пиками, аркебузами и прочим оружием, а также оставшимися без хозяев и ослабевшими от голода лошадьми. Там можно было увидеть целые груды лежащих вперемежку лошадей и людей, уже мертвых и еще умирающих, представлявшие страшное и скорбное зрелище. Тот, кто это видел, испытал не меньшее потрясение, чем Иосиф, присутствовавший при разрушении Иерусалима, или Фукидид в Пелопоннесской войне».

Франциск I вздохнул с облегчением. Королевство белых лилий было спасено. Но кто знает, как повернулись бы события, если бы не таинственная Мадлен. Ведь печальное описание, оставленное Мартеном дю Белле, вполне могло бы относиться к армии Франциска I.

Ни нанесенный разрушениями ущерб, который оценивался в три миллиона золотых экю, ни Прованс, лежащий в руинах, ни бездействие в конце кампании (злые языки утверждали, что Монморанси специально не преследовал императора, который иначе мог бы сам попасть в плен, как Франциск при Павии) не помешали стране превозносить победителя. Монморанси смог сполна насладиться своей славой. Поэты и хронисты воспевали его гений, герцогиня Феррарская поставила его в один ряд с величайшими полководцами всех времен и народов, епископ Бордосский написал ему: «Все настолько довольны Вами и рады за Вас, что больше уже было бы невозможно».

Но главный приз, как говорили, получил дофин Генрих. Неприступная Диана, его дама сердца, прежде позволявшая себя любить лишь платонически, наконец уступила страсти своего юного поклонника. Произошло же это знаменательное событие, в замке Экуан, любезно предоставленном влюбленным маршалом Монморанси…

"Место: база в Столбцовском районе."

А можно вот по этому поподробнее?

База

http://sula.relax.by

Всех, с кем не оговорено отдельно, ждем к 12.00 в субботу.

Предупреждение: навигаторы на финальном участке пути могут завести вместо базы на брод.

Добавил в заглавное сообщение файл с рекомендациями по приветствиям/обращениям.

История семнадцатая

После того как Карл Пятый покинул Прованс, французский король возвратился к своему двору, находившемуся тогда в Лионе, и объявил о своем желании поскорее вернуться в Париж.

Если на Юге война окончилась, то она все еще продолжалась на Севере, где армия императора продолжала наступать на Фландрию и Пикардию. Но королевский двор, оставшийся в Лионе, с удивительной легкостью забыл свои недавние страхи и ударился во всевозможные празднества, балы и загородные пикники.

Екатерина Медичи, ставшая дофиной, оказалась в центре внимания. Улыбающаяся, мягкая, обходительная, она умела привлечь к себе множество друзей и завоевать симпатии короля. Франциск I не уставал восхищаться этой юной особой семнадцати лет, которая изучала греческий и латынь, интересовалась астрономией и математикой, сопровождала его на охоте и нисколько не краснела, слушая фривольные анекдоты, которые он так любил рассказывать.

Дофина придумала особый способ садиться на лошадь. Если женщины той эпохи взбирались на своих иноходцев боком, вставая ногами на специальную подставку, дофина для этого вставляла левую ногу в стремя, а затем заносила правую ногу на седло, то есть садилась «амазонкой». Разумеется, все придворные дамы, в том числе и те, кому из сострадания к ближним следовало бы скрывать свои ноги, принялись подражать дофине.

Это повальное увлечение имело странные последствия. Новый способ садиться на лошадь, при котором край юбки поднимался нередко очень высоко, вынудил знатных французских дам добавить к своему гардеробу еще один предмет, которого до сих пор у них не было, да и не нуждались они в этом: речь идет о панталонах.

Этот новый вид нижнего белья, который поначалу называли «кальсонами», вызвал град насмешек у многих моралистов. Послушать их, так новая вещица была не иначе как принадлежностью дьявола.

Другие, вроде Анри Этьена, наоборот, принялись защищать нововведение: «Эти панталончики очень полезны для женщин. Они не только поддерживают тело, защищают его от пыли и холода, но при падении с лошади или еще как нибудь позволяют скрыть то, что не следует показывать».

Споры между хулителями и приверженцами дамских панталон взбудоражили королевский двор на многие месяцы, и, возможно, не за горами был момент, когда к жаркой дискуссии придворных об этих «кошачьих ловушках», как тогда принято было говорить, присоединятся принцы и принцессы, но неожиданно в конце лета 1536 года случилось новое весьма прелюбопытное происшествие, разом покончившее со всеми этими «панталонными» баталиями.

Героиней приключения оказалась Мадлен Французская, самая красивая дочь Франциска I.

Как то раз эта принцесса вместе с тремя, не то четырьмя своими подругами, совершая верховую прогулку, остановилась на берегу речки.

– Искупаемся, – предложила она.

Надо ли говорить, что во времена, когда в обиход едва начали входить дамские панталоны, никто и понятия не имел о купальниках. И потому девушек, входивших в воду, украшала лишь чистота юности.

Вдруг одна из них вскрикнула и указала подругам на группу неизвестных мужчин, прятавшихся за деревьями. В мгновенье ока девушки выскочили из воды, наспех оделись и, вскочив на поджидавших их лошадей, умчались в Лион, полагая, что никто никогда не узнает о том, что случилось.

Одним из нескромных мужчин, однако, оказался король Шотландии Яков V.

Вместе с несколькими дворянами, своими друзьями, он покинул Шотландию, чтобы поучаствовать в сражении с Карлом Пятым на стороне французского короля, но прибыл к театру военных действий слишком поздно и был от этого в отчаянии. Об отступлении императора он узнал в Париже и все таки счел нужным отправиться в Лион, потому что хотел попросить у Франциска I руки Марии Бурбонской, дочери герцога Вандомского. Свой последний перед Лионом привал Яков V и его друзья устроили как раз на берегу речки, в которой невинно плескались Мадлен и ее подруги.

Услышав девичий смех, шотландский король взглянул сквозь ветви деревьев на реку и увидел выходящую из воды нимфу, чьими совершенными линиями он смог насладиться всего несколько секунд.

После бегства купальщиц король вскочил в седло и продолжил свой путь, крайне взволнованный лучезарной красотой увиденного и совершенно несчастный от мысли, что никогда больше не встретит неизвестную красавицу.

Спустя час он прибыл в Лион, где был принят с величайшей учтивостью Франциском I.

– Я хочу, чтобы сегодня же вечером был устроен праздник в честь моего друга короля Шотландии, – сказал он.

Вечером, перед началом бала, Франциск представил Якову V принцев и принцесс своего двора, и неожиданно гость побледнел: перед ним в роскошном парчовом платье, пунцовая от смущения, стояла недавняя речная нимфа.

Двумя секундами позже он уже знал, что девушка, чьей красотой он так восхищался, была принцессой Мадлен.

На другой же день шотландский король попросил у Франциска I руки его дочери и тут же получил согласие.

По случаю обручения всю осень одни праздники сменялись другими, церемония же бракосочетания прошла 1 января 1537 года в соборе Парижской Богоматери. Мадлен, которой всегда хотелось быть королевой и которая обожала своего мужа, была на седьмом небе от счастья.

В мае чета молодоженов в сопровождении маленького пажа по имени Пьер Ронсар, уже тогда начавшего сочинять стихи, села на корабль и отплыла в Шотландию. К несчастью, через два месяца после прибытия в туманный Линлитгоу юная королева скончалась от туберкулеза. Ей было семнадцать лет… А меньше чем через год Яков V повел под венец другую француженку – старшую дочь герцога де Гиза Марию.

История восемнадцатая

Госпожа д'Этамп не могла просто так смириться с появлением соперницы. Соперницы, которая, будучи старше ее на девять лет, жила в счет будущего и ожидала того часа, когда сможет занять ее место! До сих пор эти две дамы соблюдали приличия. Теперь внешнее благополучие с треском лопнуло, и, так как в то время фаворитка обладала неограниченным влиянием (ее практически считали правительницей), большинству грандов пришлось принять участие в их ссоре.

Когда все они сделали свой выбор в пользу одной или другой — иногда не без отвращения — при дворе наметились два противоборствующих лагеря. «Ужас состоит в том, — писал Монлюк, — что во Франции женщины суют свой нос слишком во многое. Королю следовало бы заткнуть рот женщинам, которые вмешиваются в разговоры… Отсюда все доносы и клевета».

На самом деле, никогда еще условия не были столь благоприятны для начала борьбы двух воинственных интриганок, готовых к действию. Скрытые противоречия существовали между королем и дофином, между ультра-католиками и защитниками новых идей, между сторонниками Священного союза и теми, кто не гнушался дружбой с султаном. Знаменосцами стали бесстрастная богиня в черном и неудержимая фея в золотых одеждах.

Когда кампания 1537 года только начала развертываться, уже были ясны очертания обеих партий, это предвосхищало катастрофу раскола. Королеве Маргарите, герцогине д'Этамп, братьям дю Белле, адмиралу де Бриону, благоволящим к протестантам, противостояли те, кого Диана сплотила вокруг дофина, то есть королева, Монморанси, лотарингские принцы, поборники единства христианского мира.

Не только главный распорядитель двора пожинал лавры в течение всего прошлого года. Парижане считали, что они обязаны своим спасением Клоду де Гизу, который направил подкрепление в осажденную Перонну, не дал захватить эту местность и тем самым преградил противнику дорогу на Север. Огромная популярность компенсировала недоверие, которое многие французы питали к этому лотарингцу, чрезмерно гордому своими каролингскими и анжуйскими предками и страстно желающему проявить себя в качестве борца за веру. Поэтому герцог так стремился заслужить одобрение толпы. В действительности, его брат, кардинал Жан Лотарингский, мог добиться всего, чего угодно, от короля, и защищал своего брата от опалы. Ни у одного прелата не было такого количества епархий, бенефициев, никому не оказывали таких милостей. Гизы демонстрировали приязнь к партии дофина.

Дальнейший ход войны согласовывался с их интересами и был благоприятен для Дианы. Гиз показал себя во всем великолепии во время кампании в Артуа; дофин и главный распорядитель продвинулись до самых границ Нидерландов. Несмотря на свое нездоровье, король хотел присоединиться к ним, но госпожа д'Этамп задержала его в Мёдоне.

Именно поэтому Монморанси располагал полной свободой действий, когда королева Венгрии, правительница Нидерландов и сестра императора, предложила начать переговоры. Осторожная принцесса не хотела, чтобы ее провинции подверглись ужасному опустошению, жертвой которого стала Пикардия. Главный распорядитель, оставшийся сторонником мира, несмотря на одержанные им победы, с огромной радостью согласился на это предложение. Приняв еще одно внезапное решение, Франциск уступил, и, в соответствии с перемирием, подписанным 30 июля в Боми, военные действия приостановились на северных границах. Но лишь на северных: сердце терзаемого демоном короля вновь откликнулось на призыв Италии. Монморанси сдерживал его, как мог, помешал ему предпринять совместно с султаном и Барбароссой атаку на Неаполь, перед которой ничто бы не смогло устоять. Когда возможность была упущена и император был спасен, вновь благодаря его стараниям, главный распорядитель перестал противиться.

Восьмого октября дофин был назначен главнокомандующим армией, которой предстояло завершить завоевания, начатые в прошлом году. Монморанси был при нем в должности генерал-лейтенанта, «по чьему указанию все и делалось». На самом деле, Генрих не был еще готов к тому, чтобы командовать. Он вонзил себе в бедро собственный клинок, «веселясь в своей комнате». Это небольшое ранение ничуть не помешало ему начать экспедицию, в которой французы должны были переправиться через По.

Тем временем Монморанси беспрестанно думал о том, как наилучшим образом прекратить войну. Если Франция просто нуждалась в отдыхе, то император из-за нехватки денег, бунтов собственных наемников и жителей фламандских городов, беспокойства, доставляемого лютеранами и турками, находился в отчаянном положении.

Перемирие было подписано в Монсоне 17 ноября. Все разногласия будут забыты, чтобы христианский мир смог начать преобразования, положить конец расколу, остановить распространение восточных религий на Западе.

Монморанси и кардинал Лотарингский встретились в Лёкате с представителями императора. Безуспешно. Нанесенные раны еще не затянулись. Единственным результатом встречи стало продление перемирия до первого июня, то есть до тех пор, пока папа не скажет своего веского слова.

После встречи с королем у Монморанси появился повод для радости. Подобно игроку, который внезапно изменяет свою ставку, Франциск теперь целиком и полностью доверился ему. Сторонники политики единства христианского мира праздновали победу, а Карл Пятый благополучно избежал последствий своих военных неудач. Монморанси же стал самым могущественным человеком во Франции. Чуть ли не единственным соперником старого вояки во влиянии на короля оставалась герцогиня д’Этамп.

Чтобы сделать приятное дофину, Монморанси открыто поддержал его связь с Дианой де Пуатье, сделав герцогиню своим вечным врагом. Фаворитка с ответом не замедлила. Политика, сплетни, эпиграммы – в ход шли все средства. Сатира показалась ей подходящим оружием. Она решила выжить свою соперницу при помощи язвительных шуточек и издевок… Решив поначалу действовать скрытно, Анна пригласила к себе одного из своих протеже, поэта Жана Вульте, выходца из Шампани, и попросила его сочинить стихи, полные иронии и жестокой насмешки в адрес любовницы дофина.

Уверенный в том, что ему хорошо заплатят, поэт немедленно принялся за работу и нарифмовал на латыни несколько гнусных эпиграмм, которые тут же стали известны всему двору. В этих эпиграммах Жан Вульте грубо и безосновательно обвинял Диану де Пуатье в том, что она не жалеет для своего лица ни белил, ни губной помады, что у нее вставные зубы и накладные волосы.

Ответ Дианы последовал незамедлительно: она незаметно распустила слухи, подвергающие сомнению верность фаворитки. Таким образом, война между двумя дамами была объявлена.

Поняв, что она обнаружена, герцогиня Этампская сбросила маску и пошла в открытое наступление на соперницу. Она то публично называла ее «беззубой» или «морщинистой старухой», то с громким смехом говорила, что родилась в день свадьбы Дианы, что было, конечно, неправдой, ибо разница в их возрасте составляла всего девять лет.

Тогда Диана пустила в оборот новые, более конкретные обвинения, которые, как она надеялась, взволнуют короля. Вдруг пошел шепоток о том, что фаворитка «пересчитывает паркетины на полу в компании с почтеннейшим де Дампьером, с графом де ла Мирандолой, поэтом Клеманом Маро и несколькими другими сеньорами; помимо вышеназванных, при дворе можно назвать еще с десяток, а то и больше, тех, кто, не беря греха на душу, готов подтвердить, что дотрагивался до ее очаровательной безделушки…»

Но Франциск I был слишком привязан к белокурой герцогине, чтобы пойти на разрыв, даже в припадке ревности. Это подтверждает следующая история. Однажды, когда король был на охоте, фаворитка поставила мадемуазель Рене де Колье в коридоре, у слухового, окна и сказала:

– Как только вы увидите, что его величество въезжает во двор, постучите в дверь моей комнаты.

Мадемуазель, разумеется, задремала, и Франциск I, пройдя в комнату любовницы, нашел ее в объятиях молодого Кристиана де Нансе. Так что обвинения вдовы Великого сенешаля получили неожиданное подтверждение. Несколько мгновений герцогине Этампской казалось, что она пропала.

Но король понял, что скандал вынудит его прогнать неверную, и предпочел сделать вид, что не узнал ее.

– Пусть эта женщина немедленно встанет! – сказал он. – А вы, сударь, как вы осмелились здесь заниматься своими шашнями с горничной госпожи д'Этамп? Отправляйтесь в тюрьму и поразмыслите там о непристойности вашего поведения…

И, сильно побледнев, он вышел.

Было от чего заскрежетать зубами самым неистовым недоброжелателям королевской фаворитки.

История девятнадцатая

В начале февраля 1538 года король собрал всех придворных в Мулене. Десятого числа, в конце торжественной церемонии, одной из самых пышных за весь период его правления, он провозгласил Монморанси «вечную славу, одобрение и вознаграждение» и вручил ему шпагу коннетабля. Заодно полководец стал герцогом и пэром Франции.

История знает очень мало случаев, когда обычный дворянин доходил до подобного пика могущества, ведь Монморанси, вслед за Дю Гекленом, Ришмоном, Бурбоном, не только стал главнокомандующим армии, не только остался главным распорядителем, но, кроме того, ему было поручено «управление всеми делами».

Еще недавно, выразив такое доверие человеку, государь поставил бы под угрозу собственную власть, но Франциск I так хорошо позаботился об укреплении своего авторитета, что мог себе позволить сделать кого-то визирем. Первый христианский барон не был ни принцем, ни знатным феодалом: наделенный такой властью, он попадал в полную зависимость от своего короля. Лишь только какая-нибудь необыкновенная слабость господина могла бы однажды позволить семье этого слуги также взбунтоваться против короны.

Монморанси немедленно обратил свою власть против соперников. Возбуждение дела против адмирала де Бриона, обвиняемого в жульнических махинациях, стало настоящим вызовом фаворитке. Как гром среди ясного неба, произошедшее открыло глаза наименее осведомленным людям на очевидный рост влияния Дианы. Каждый знал, что коннетабль так вызывающе ведет себя с любовницей короля, чтобы услужить подруге дофина.

Иностранные союзники хотели мира и объединения с императором. Франциск поддался на уговоры и отправился в Ниццу, чтобы встретиться с папой. Король выслушал увещевания Павла III, пообещал положить конец расколу христианского мира, но в мыслях он надеялся получить Милан, используя новый способ.

Надежда была весьма зыбкой, и он попытался вырваться из сети, в которую его поймали, потребовав невозможного, а именно передачи ему Франш-Конте. Понтифик понял, что может лишиться всего, и предложил заключить перемирие на десять лет, в течение которых произойдут Реформация и объединение Церкви. В ожидании этого обе стороны будут оставаться на своих позициях, Савойя перейдет в сферу влияния Франции. Король уступил, но поспешно покинул Ниццу, избегая встречи с Карлом Пятым.

Это вовсе не устраивало пылких участников объединения благонамеренных граждан, включавшего таких разных людей как Элеонора Австрийская и Диана де Пуатье. Целый месяц после этого Франциска изводили с неуловимым, изощренным упорством, которое является отличительным признаком женского характера. Он никогда не был способен противостоять такого рода натиску и снова уступил. Четырнадцатого июля в душной, нездоровой обстановке местечка Эг-Морт он встретился с императором, которого не видел до этого целых двенадцать лет.

Под защитой кораблей, ощетинившихся пушками, два врага разыграли сценку встречи родственников. Довольно много времени заняли ненужные излияния и бесполезные слова. Карл Пятый пообещал выдать замуж за герцога Орлеанского свою дочь или племянницу, в чье приданое входила Миланская область. Франциск обязался защищать земли императора, пока тот будет сражаться с турками. Заодно король Франции категорически отверг какие-либо сношения с неверными и заверил, что никогда и помыслить о таком не мог. Коннетабль в восторге заявил, что «оба они, император и король, могут отныне считать, что дела одного из них — это в то же время и дела другого». Члены кружка добронравных католиков поздравили себя с тем, что смогли «обратить в другую веру» Его Величество.

А еще в Ницце два венценосца, при посредничестве Элеоноры Австрийской, наконец добившейся мира между братом и мужем, казалось, нашли взаимопониание еще по двум вопросам.

Во-первых, Франция в очередной раз отрекалась от союза с немецкими протестантами, доставлявшими много хлопот императору. Протестантская (Шмакальденская) лига, не желала безропотно подчиняться религиозному диктату императора-католика. Отказывалась Франция и от поддержки мятежников, которые досаждали Карлу V в Миланской области и Тунисе.

Во-вторых, Англия. Оба монарха обязались не вступать ни в какие союзы с английским королем, включая брачные. Более того, Монморанси склонял короля и императора к совместной войне против короля Генриха VIII, низложенного папской буллой. В случае победы на престол должна была взойти дочь Генриха от Екатерины Арагонской (тетки Карла) Мария. Французов этот вариант не слишком устраивал, и они предлагали подумать о разделе завоеванной страны между Империей, Францией и Шотландией, которую тоже планировалось вовлечь в союз.

Расставались недавние враги весьма сердечно. А по возвращении императора в Испанию стало известно, что против него восстал город Гент. Удар тем более болезненный, что император часто бывал в этом городе ребенком, и считал его своей родиной. Горожане же не только отказались платить повышенные налоги своему сюзерену, вечно безденежному, даже несмотря на золото Вест-Индии, но и попросили французского короля принять их под свою руку.

Стремясь как можно быстрее оказаться во Фландрии, император был вынужден согласится на проезд через Францию…

Разговор у камина

Во дворце царило напряжение. Это ощущали все – от Анны д'Этамп до последней посудомойки. Диана, постоянно совещавшаяся со своими друзьями, казалось, стала выше на дюйм и еще надменней. Холодные декабрьские ветры со свистом раскачивали голые ветви деревьев, что росли в заснеженном саду возле дворца.

Болезнь свалила короля; самые суеверные шептались, что ему уже не встать с кровати.
Растерянность царила не только при дворе, но и во всей Франции. Дело было не только в болезни короля. Болезнь Франциска и дружеский визит в страну его старого врага императора Карла породили массу домыслов; рассуждения о причинах беспрецедентного события и его разумности звучали во всех кабаках от Парижа до Гавра и от Гавра до Марселя. Когда Карлу Пятому пришлось отправиться из Испании во Францию, чтобы усмирить своих мятежных подданных в Генте, трудно было оказать ему более желательную услугу, чем обеспечение его безопасного проезда – этот дружеский жест экономил деньги и время императора!

Приглашение было принято, хотя обе стороны испытывали при этом чувство неловкости. Принц Генрих выехал навстречу венценосному гостю в смутных чувствах. Дофину сложно было с радостью встречать в качестве гостя Франции человека, который когда-то держал его в тюрьме.
Придворные, собравшиеся возле огромного камина, чувствовали себя не в своей тарелке. С болезнью короля прекратились пышные увеселения; девушки, пользовавшиеся благосклонностью Франциска, скучали в одиночестве. Французский двор потерял половину своего блеска и жизненной энергии, когда король заболел.

Екатерина Медичи сидела на стуле, протянув руки к пламени. Она прислушивалась к беседе окружающих.

Молодой де Шабо был веселым, смелым, порой безрассудным человеком, предававшимся утехам любви с тем же пылом, с каким Монморанси командовал армией. Сейчас де Шабо беседовал с красивым капитаном гвардейцев, Кристианом де Нанси, человеком такого же склада, что и он. Катрин невольно слышала их разговор.

– Королю, – сказал де Шабо, – следует быть разборчивей при выборе женщин. Поверьте мне, эту болезнь он подцепил от жестянщицы.

– Мой друг, – прошептал де Нанси, – вы говорите истинную правду. Она сама сейчас болеет.

– У нашего короля есть враги, – продолжил де Шабо. – Мужья и отцы соблазненных им женщин не могут любить его с той же готовностью, что их жены и дочери. Это вполне понятно, хотя иногда может причинять неприятности. Я слышал, что муж жестянщицы сделал так, чтобы эта женщина передала нашему королю свои маленькие проблемы.

Де Нанси щелкнул пальцами.

– Господи! Король страдает этой болезнью уже много лет. Это просто рецидив старого недомогания, поверьте мне.

Они знали, что Екатерина слышит их. Но какое им до этого дело? Тихая малышка не представляла опасности.

Анна д'Этамп подошла к молодым людям. Они тотчас вскочили; по слухам, они оба пользовались ее милостями. Они поклонились ей, поцеловали руку Анны. Анна одарила их обоих мимолетными, но многообещающими улыбками. Они были двумя самыми красивыми мужчинами при дворе, а Анна питала слабость к красивым мужчинам.

Екатерина следила за тем, как они шутят, смеются, весело флиртуют. Анна выглядела превосходно, и лишь внимательный наблюдатель мог заметить следы беспокойства на ее лице.

К камину приблизилась Диана; ее сопровождали Франциск де Гиз и поэт Маро. К ним присоединились принцесса Маргарита, дочь короля. Они расположились у огня, и Екатерина оказалась членом этой группы.

Напряжение усилилось. Так бывало всегда, когда Диана и Анна, эти две женщины, которых двор считал соперницами, оказывались рядом.

Очаровательная Диана, на пальце которой было кольцо с большой жемчужиной, подаренное Генрихом, всем своим видом демонстрировала, что считает себя примой двора. Анна, зеленое платье которой идеально подходило по цвету к ее глазам и оттеняло ее прекрасные светлые волосы, была более красивой и оживленной, чем Диана. Солнце на закате, говорили сплетники, с жадностью следя за каждым жестом Дианы, часто бывает более впечатляющим, чем восходящее светило.

– Какими галантными поклонниками вы, верно, находите господ де Нанси и де Шабо, – лукаво произнесла Диана. – Они всегда рядом с вами.

– Верно, – отозвалась Анна. – Боюсь, некоторые люди испытывают зависть из-за каждой адресованной мне улыбки.

– Они поступают неправильно! – заявила Диана. – Я всегда говорила, что герцогиня д'Этамп заслужила те милости, которыми она пользуется.

– Вы весьма любезны. Я сама всегда говорю о ней то же самое.

Смущение охватило присутствующих. Сейчас каждому придется стать на чью-то сторону – это всегда было чревато опасностью. Де Шабо поспешно перевел разговор на другую тему. Он заявил, что ему не
терпится поскорей увидеть это чудовище – Карла Пятого.

– Странно, – сказала принцесса Маргарита, – что этот человек, державший моего отца в тюрьме, приезжает теперь в качестве гостя. Это выше моего разумения.

– Но это было так давно! – сказал де Гиз. – Те события лучше забыть.

– Да, – согласилась Анна, – с тех пор утекло много воды. Мадам де Пуатье, вы должны помнить те дни лучше нас. Вы были тогда женой и матерью, а я – еще ребенком.

– Вы, верно, рано проявили свои дарования, мадам д'Этамп, – парировала Диана. – По-моему, когда король попал в тюрьму, мадам де Шатобриан уже ревновала вас к нему.

– Французы должны испытывать чувство неловкости, – поспешил вставить де Гиз, – от присутствия на их земле испанцев, пусть даже прибывших в качестве друзей.

– Испанцев эта ситуация должна смущать еще сильнее! – сказал поэт Маро.

– Скорей бы они появились здесь. Как скучны дни ожидания! – натянуто засмеялась Анна.

– Я полагала, что мадам д'Этамп не может назвать свои дни – и ночи – скучными, – тихо сказала Диана.

– Это верно, что я родилась с весельем в сердце, – произнесла Анна. – Но я хотела бы увидеть здесь гостей. Мечтаю взглянуть на всесильного Карла.

Она заметила сидящую поблизости Екатерину.

– Наша маленькая дофина хочет поскорей воссоединиться со своим молодым мужем, правда, мадам дофина?

Екатерина не успела ответить, как вмешалась Диана. Приобняв дофину она произнесла:

– Я сочувствую вам, моя малышка. Не грустите, он еще вернется к вам. Вы так терпеливы, очаровательны, молоды! Когда дофин вернется, возможно, мне удастся убедить его не оставлять вас так часто одну…

Кроль Франциск и реформация

Еще до Мартина Лютера идеи, легшие основу Реформации, во Франции выдвинул в 1512 году некий пикардиец, философа и теолога, Лефевр из Этапля. Это был очень ученый человек, смолоду много путешествовавший не только по Европе, но и по другим странам, а с 1493 года поселившийся окончательно в Париже и занявшийся там преподавательской деятельностью.

«Один Бог своею милостью и верою в Него спасает в жизнь вечную» – говорил он.

В 1518 году его учении о том, что в Евангелии представлены три Девы Марии, а не одна, было осуждено Сорбонной и против Лефевра начали процесс. Однако он был прекращен по воле самого короля. Ибо Франциск знал Лефевра не как проповедника, а как ученого.

– Я не хочу, – говорил он, – чтобы беспокоили этих людей: преследовать тех, кто нас поучает, значило бы помешать выдающимся людям приезжать в нашу страну.

Этот ответ, характерный для Франциска, указывает, в какие отношения становится король к французским реформаторам: видит и чтит в них не последователей новых религиозных взглядов, а только ученых. Преследовать реформаторов, еретиков для него значило преследовать гуманистов, представителей молодой науки, а в качестве мецената он не мог этого сделать. То обстоятельство, что первые французские реформаторы вышли из среды гуманистов, обеспечило за ними на некоторое время покровительство короля, в глазах которого «проповедник» сливался с «ученым».

Реформация вначале не только не презирает светскую науку, а, напротив, нуждается в ней как в своей верной спутнице; все реформаторы являются гуманистами, все гуманисты симпатизируют новому учению. И те и другие одинаково стремятся познать истину, одинаково страстно ищут ее и полагают, что для этого нужно, отбросив весь балласт схоластики, вернуться к далекому прошлому. Провозгласив необходимость каждому христианину знать ту книгу, на которой зиждется вся христианская религия, первые представители Реформации (Лефевр во Франции, Лютер в Германии) принялись за ее перевод.

Требовалось узнать слово Божие таким, как оно было записано ближайшими учениками, а для этого нужно было пересмотреть все тексты, сравнить все переводы, нужно было знать Ветхий Завет в подлиннике, то есть изучить еврейский язык; прежде чем сделаться священником, нужно было стать основательным филологом.

Позже пути реформаторов и ученых разойдутся. И неопределенное учение Лефевра заменится строгой догматикой Кальвина: кто не с ней, тот против нее, и нет пути к примирению.

Однако пока вернемся к Лефевру, которого в 1521 году защитил сам король, принудив Сорбонну оставить в покое ученого. 15 апреля 1521 года состоялась церемония проклятия Сорбонной Лютера и его учения. Лефевр предпочел покинуть Париж. Он уехал к своему другу и ученику, епископу Брисонне, в город Mo (Meaux).

В свое время Брисонне был поражен царившим в его епархии беспорядком и твердо решил положить все свои силы на исправление зла. Эти планы встретили горячую поддержку со стороны Лефевра и некоторых его учеников, тоже укрывшихся от ненавистной Сорбонны у гостеприимного епископа, и работа началась. Брисонне отнял проповедь у монахов-францисканцев и передал ее Жерару Гусселю, Мишелю Аранду и Фарелю. Этим поступком, а также и теми строгостями, которые епископ возобновил в монастырях и среди всего духовенства, он сразу восстановил всех против себя.

Религиозное движение, сосредоточившееся в Mo, нашло серьезную поддержку при дворе в лице Маргариты, герцогини Алансонской. Она лично была знакома с членами реформаторского кружка и с 1521 года состояла в переписке с епископом Брисонне.

Между тем Сорбонна, фанатично отстаивавшая старый порядок, направляла свой гнев на ученых, которые пренебрегали схоластикой, не признавали комментарии Священного Писания, составленные средневековыми докторами, и смело брались за написание своих комментариев.

Вероятно, под влиянием Маргариты и Франциск, и Луиза относились к возникавшему учению не только невраждебно, а с видимым интересом. Когда Мишель Аранд вернулся в Париж, он переводил для Луизы некоторые части Писания. Таким образом, обстоятельства, казалось, благоприятствовали реформаторам.

Однако Бриссоне сомневался в искреннем отношении короля и оказался прав. По характеру, взглядам, вкусам и привычкам Франциск не мог искренне отдаться религиозному движению. В сущности, он совсем не интересовался этими вопросами, был так же мало убежден в истинности католицизма, как и в правоте лютеранства, а на церковь смотрел только как на учреждение, освященное веками и необходимое для правильного течения общественной жизни. Поэтому, пока Франциск видел в протестантстве лишь стремление исправить некоторые церковные беспорядки, он ему сочувствовал. Но позже, когда усмотрел в нем потуги на изменение общественного уклада, начал становится все более враждебным к реформе.

Духовенство города Mo, возмущенное теми новыми порядками, которые вводил епископ, донесло на него Сорбонне, обвинив «в сочувствии к ереси». Парламент потребовал его к ответу. Брисонне испугался и – уступил врагам. 15 октября 1523 года он издал три декрета, восстановивших почти все то, над разрушением чего он же сам работал.

В Париже в это время произвели огромную сенсацию переводы сочинений Лютера, изданные Беркеном (Berquin). Он происходил из знатной семьи пикардийцев и по праву дворянина приехал около 1520 года ко двору Франциска, который его очень уважал и ценил.

Познакомившись с Лефевром и его учением, Беркен вскоре сделался одним из самых ревностных его учеников и последователей и употреблял все свои силы и способности на распространение трудов французских и немецких реформаторов. Сорбонна приказала арестовать Беркена, но суд оправдал его. То же было и с Лефевром. Он был обвинен за перевод четырех евангелий, и Сорбонна, воспользовавшись случаем, навсегда запретила переводить Библию. Король вторично заступился за ученого и сам назначил в судебную комиссию таких членов, которые его оправдали.

Кружок епископа Брисонне распался. Однако дело, начатое им, не погибло. Роль проповедника взял на себя ткач Леклерк. Но ему недолго удалось поучать народ. В пылу рвения неофита он прикрепил к самым дверям собора воззвание против «Римского Антихриста». За это ткач был схвачен и осужден. Три дня подряд его секли, потом заклеймили. В тот самый момент, когда палач прикоснулся к его лбу раскаленным железом, из толпы раздался крик:

– Жив Господь Бог и Его стигматы!

Толпа расступилась и молча, с почтением пропустила мать Леклерка, ободрявшую сына.
«Ни один из врагов не посмел схватить ее», – замечает Т. де Без. После пыток Леклерк бежал в Мец. Но и тут ему не суждено было спастись. Строго следуя библейским словам: «Сокрушай богов лживых», он не мог равнодушно переносить того поклонения, которое оказывалось статуе Мадонны в местной часовенке. Это казалось ему идолопоклонством. Накануне большого праздника он пробрался в часовенку и разбил статую. На другой день разъяренная толпа схватила его и предала мукам. Ему отрезали кисти рук, предварительно вывихнув их, вырвали нос, железными клещами исковеркали все тело, сожгли грудь и надели на голову два раскаленных обруча.

Леклерк и еще один протестант были первыми французскими мучениками за дело Реформации. Правда, они были жертвами не систематического гонения, а ненависти католиков и косности невежественной толпы, но как бы то ни было, с их казни начинаются кровавые страницы французской Реформации.

Франциск тем временем, увлеченный политикой, совсем забыл про религиозные распри, которые росли в его королевстве. Сорбонна с большой энергией принялась за истребление ереси еще тогда, когда короля не было в стране. Поражение в битве при Павии и дальнейшие события очень помогли ей в этом.

Чтобы освободить сына из плена, Луиза всюду искала помощи и союзников. Она обращалась и к папе, и к духовенству, и к Сорбонне. Что до Сорбонны, она, заявив, что король навлек на себя гнев Божий теми снисхождениями, которые он оказывал еретикам, посоветовала возобновить пытки. Парламент поддержал предложение университета. Буллой от 20 мая 1525 года папа благословил назначенную для выявления ереси комиссию, власть которой простиралась даже над герцогами и архиепископами. Провинциальные парламенты последовали примеру столицы. Были сооружены эшафоты, запылали костры и потекла кровь отступников от единой католической церкви.

Ужас охватил последователей нового учения. Никто не был защищен от насилия и своевольных жестокостей инквизиционной комиссии. Она уже почти не судила, а только приговаривала, и притом уничтожала своих противников часто не казнью, но простым убийством посредством подкупа и яда.

Снова было возбуждено дело епископа Брисонне. Его потребовали к суду, опять он присягнул в своей «правоверности» и отрекся от «лютеровой ереси». Тогда Сорбонна приказала арестовать пятерых человек, казавшихся ей особенно подозрительными, и прежде всего Лефевра, Русселя и Кароли. Но когда за ними явились, их уже не было у епископа. С помощью Маргариты (клирики объясняли ее участие наивностью и недалекостью) им удалось скрыться и бежать в Страсбург, который давно играл роль убежища для всех преследуемых за веру.

Даже находясь в Испании и будучи занята там сначала болезнью брата, а потом – дипломатическими переговорами, принцесса не забывает преследуемых. Под ее влиянием Франциск, уведомленный об опасности, грозившей Лефевру и Русселю, 12 ноября 1525 года пишет письмо своему парламенту, в котором жалуется на «клеветы, направленные против лиц такого великого знания и ума», и приказывает приостановить процессы до его возвращения из плена, так как он «решил, неуклоннее, чем когда-либо, выказывать свое благоволение людям науки (aux gens de lettres)». Но это письмо не произвело никакого впечатления: Сорбонна хотела в отсутствие короля погубить своих врагов. Поэтому 15 декабря парламент постановил «продолжать расследование дела ввиду необходимости пресечь зло в корне», и в январе 1526 года Пьер Туссен был брошен в тюрьму, а Беркен объявлен еретиком и приговорен к казни. На защиту Беркена выступила герцогиня Алансонская, только что вернувшаяся из Испании и воспользовавшаяся промахом самой Сорбонны, затеявшей уж слишком смелое дело: университетские мэтры обвинили в ереси ни больше ни меньше, как самого Эразма. В качестве обвинителя выступил синдик Беда, «в котором сидело три тысячи монахов», по выражению Эразма (in uno Beda sunt tria millia monachoruin), и который усмотрел еретические мысли в остроумных «Беседах» (Colloques) ученого. Эго было большой ошибкой со стороны теологов, ибо Эразм не только не симпатизировал новому религиозному движению, но прямо был ему враждебен. Возмущенный дерзостью Сорбонны, он резко выступил против нее. Он написал также Парламенту, императору Карлу V и к Франциску I.

Письмо произвело сильное впечатление на короля и явилось серьезной и неожиданной поддержкой доводам и убеждениям Маргариты. Уже из Байонны он послал строжайший приказ выпустить Беркена. Беркен, избегнув на этот раз смерти, не угомонился.

Светлые надежды, возлагавшиеся всеми друзьями просвещения на возвращение короля из плена и на его благотворное вмешательство в работу инквизиционной комиссии, казалось, оправдывались. Счастливый от обретенной свободы, благодарный своей сестре за ее преданность и любовь, так осязательно доказанные ему в последние месяцы 1525 года, Франциск быль настроен вообще очень мягко и подчинялся легко влиянию Маргариты.

После освобождения Беркена король, запретив сочинения Беды против Эразма и Лефевра, разрешил напечатать «Беседы» Эразма в количестве 24 тысяч экземпляров. Затем был выпущен на свободу Пьер Туссен; Мишель Аранд был восстановлен в своей должности «раздавателя милостыни» при герцогине Алансонской и возведен в сан епископа. Наконец, Жак Лефевр и Жерар Руссель были «с честью» призваны королем. Оба они поехали сначала к Маргарите – повидаться со своей покровительницей, и уже с ней вместе возвратились потом в Блуа. Вскоре Руссель, по рекомендации Аранда, получил звание «придворного проповедника герцогини Алансонской», а Лефевра назначили хранителем королевской библиотеки и воспитателем третьего (любимейшего) сына Франциска, герцога Карла Ангулемского.

Таким образом, мечты протестантов, что «уже недалеко то время, когда во Франции наступит царство Евангелия», находили себе некоторое обоснование в действительности. Реформисты подняли голову и смелее глядели в будущее.

В сердце Маргариты снова проснулась надежда на возможность обратить короля, а с ним и всю страну, в веру менее фанатичную, но более разумную и гуманную.

Но на короля пытались влиять и другие приближенные. Монморанси, при всем его расположении к Маргарите, был твердым последователем католицизма. Про него писали: «Каждое утро он читал «Отче наш», и люди говорили, что нужно очень опасаться молитв господина коннетабля, ибо, шепча их, он говорил при случае: Повесьте-ка мне такого-то! Вздерните повыше другого! и т. д. Такие слова справедливости и военной дисциплины нисколько не сбивали его с «Отче наш», и он считал бы большим упущением, если бы отложил их до следующего дня».

В январе 1527 года в жизни герцогини Алансонской произошла перемена, значительно отразившаяся на судьбе французской Реформации. Маргарита вышла замуж за короля Наварры. Этот новый ее брак, не позволяя ей постоянно жить при дворе Франциска I и непосредственно влиять на брата, был очень на руку ярым защитникам католицизма. Многие знаменитые реформатов перебрались ко двору Маргариты.

Но их противники тоже не дремали. Канцлер Дюпра, поддержанный маршалом Монморанси, созвал несколько поместных соборов с целью «борьбы с ересью и успокоения общественного мнения некоторыми частными улучшениями». Были проведены строжайшие меры против реформаторов. Соборные постановления увещевали короля: «…Благополучие и слава от века принадлежали только тем государям, которые, всецело предавшись католической вере, непоколебимо преследовали и убивали еретиков как первейших врагов короны».

В ночь с 31 мая на 1 июня, перед наступлением Духова дня, в Париже кто-то разбил статую Мадонны, стоявшую на перекрестке двух улиц. Народ, возбужденный католическими проповедниками, действительно был возмущен и громко требовал мести за оскорбление святыни. Чтобы его успокоить, по Парижу целую неделю двигались торжественные искупительные процессии, во главе которых находился сам король. Он специально для этого приехал из Фонтенбло и собственноручно поставил на место разбитой статуи другую, из серебра. Католики торжествовали. Они быстро запустили в народ легенды о чудесах, творимых осколками разбитой Мадонны.

При таких обстоятельствах возобновилось дело Беркена, спасенного милостью короля два года назад. Оно было передано на рассмотрение комиссии, назначенной Франциском с одобрения папы. В этой комиссии находился и знаменитый Гийом Бюде, одно присутствие которого здесь уже дает повод думать: король и на этот раз хотел спасти Беркена и, назначая над ним суд, уступал лишь горькой необходимости.

Может быть, Беркену удалось бы спастись и в третий раз, не случись инцидента, вероятно, подстроенного его врагами и окончательно предавшего его в руки инквизиции. Преследователи Беркена нуждались в каких-нибудь доказательствах его ереси и старательно искали их, хотя до сих пор безуспешно, так как обыски ни к чему не приводили. Зная это, Беркен для большей безопасности поручил своему приятелю уничтожить все свои произведения. Рассказывают, что этот человек, проходя там, где была разбита статуя Мадонны, от волнения упал в обморок и в бессознательном состоянии был поднят прохожими. В его карманах обнаружили рукописи Беркена – улики, которые так долго и безуспешно искали. А список чудес, творимых Мадонной (теперь уже серебряной), увеличился еще одним фактом. «Мадонна, – говорили католики, – сама указала на еретика».

Беркен был приговорен к смерти 22 апреля 1529 года – в 10 часов утра, а в полдень его уже привели в исполнение. Франциск находился в это время в Блуа, не подозревая о самовольной расправе сорбоннистов. Когда же он узнал о казни Беркена, гнев охватил его и он вознегодовал и на Сорбонну, и на парламент.

Чрезмерное рвение Сорбонны имело на короля действие как раз обратное тому, которого она желала. Франциск, раздраженный нарушением его воли, которое сорбоннисты продемонстрировали в случае с Беркеном, снова отвернулся от ультракатолической партии, к которой уже примкнула его мать, и благосклонно взглянул на тех, кто покровительствовал реформаторам, – к ним, кроме его сестры, принадлежали также герцогиня д'Этамп, адмирал Шабо де Брион и братья Дю Белле, друзья и покровители Рабле. Эта перемена в настроении короля выразилась в целом ряде фактов. Возможно, самый важный из них – открытие в 1530 году высшей королевской школы, Коллеж де Франс (Collège de France), которой так долго ждали гуманисты и которая стала для них в некотором роде убежищем от преследований Сорбонны.

Терпимость Франциска I по отношению к протестантизму поддерживалась и политическими соображениями. Он искал союзников против императора в Англии, порвавшей с папством и среди протестантских князей Германии.

Но со временем обида короля на Сорбонну и Парламент стали забываться, а перепетии дипломатии снова вернули его к союзу с католическими державами. Католическая партия снова стала набирать силу, а в меру этого возобновились и преследования протестантов. О масштабных репрессиях речь не шла, но костры инквизиции вспыхивали то в одном, то в другом уголке королевства.

Карл V и реформация

После того, как в 1530 году году Карл V на рейхстаге в Аугсбурге отклонил Аугбургское исповедание, не подчинившимся императору лютеранским имперским сословиям угрожала имперская экзекуция за попытку нарушения Земского мира. Ещё в сентябре 1530 раздавались голоса, призывавшие к объединению протестантских князей и имперских городов.

Такое объединение по своей сути было направлено против императора Священной Римской империи, поэтому с новой силой разгорелись споры о праве на активное сопротивление главе империи. Заключения императорских теологов и юристов основывались на том, что император является главой всей светской власти и таким образом все князья должны безусловно ему подчиняться; тот, кто противится ему, противится установленному Богом порядку.

Сложившаяся на рейхстаге ситуация требовала скорейшего разрешения. Лютер и его единомышленники на переговорах в Торгау в конце октября 1530 поддержали доводы тех юристов, согласно которым в случае нарушения императором положений конституции возникает право на вооружённое ему сопротивление.

22 декабря 1530 года курфюрст Саксонии Иоганн Твёрдый собрал в гессенском городе Шмалькальдене представителей протестантских городов и земель для того, чтобы обсудить намерение Карла V избрать своего брата, Фердинанда, королём римлян и предстоящие процессы в камеральном суде против лютеранских князей и городов. Это совещания в Шмалькальдене переросли в переговоры об объединении. 31 декабря участники переговоров договорились о взаимной поддержке друг друга в случае, если камеральный суд начнёт процесс против одного из них.

Официальное подписание договора состоялось 27 февраля 1531 года. Под ним поставили свои подписи ландграф Филипп I Гессенский, курфюрст Иоганн Саксонский, герцог Филипп Брауншвейг-Грубенхагенский, герцог Эрнст Брауншвейг-Люнебургский, князь Вольфганг Анхальт-Кётенский, граф Эрбахский, а также три нижненемецких и 8 верхненемецких имперских города.

Созданный в результате договора военный Шмалькальденский союз носил исключительно оборонительный характер, обязывавший его членов оказывать друг другу взаимопомощь в случае нападения католических сил. Однако это положение в союзном договоре было сформулировано недостаточно определённо: нападение «по религиозным мотивам». Изначально союзнические обязательства устанавливались сроком на 6 лет, однако уже в 1535 году договор был продлён на последующие 12 лет. Руководство союзом фактически было возложено на Саксонию и Гессен — ведущие протестантские княжества того времени.

Дальнейшее быстрое расширение Шмалькальденского союза было обусловлено прежде всего причинами внешнеполитического характера. 11 октября 1531 года в ходе Второй каппельской войны погиб швейцарский реформатор Ульрих Цвингли. Находившиеся под влиянием его учения южно-немецкие имперские города в результате потеряли свои религиозные и политические ориентиры. Единственной возможностью противостоять католическому императору было присоединение к Шмалькальденскому союзу.

Император и его будущий преемник Фердинанд не имели в то время возможности бороться с союзом ни политическими, ни военными методами, поскольку все имеющиеся в их распоряжении силы были направлены на войну с турками. Финансовая и военная помощь союза в войне с турками была получена ценой так называемого Нюрнбергского религиозного мира, подписанного 23 июля 1532 года. Он впервые предоставил различным вероисповеданиям (пусть и на короткое время) юридические и мирные гарантии в отношении конфессионного имущества.

В 1533 году союз принял «Конституцию неотложной помощи и обороны» и назначил руководителями союза и командующими союзных войск курфюрста Саксонии Иоганна Фридриха Саксонского и ландграфа Филиппа Гессенского.

Показателем силы союза явилось возвращение герцогу Ульриху Вюртембергскому в следующем году его герцогства. Он был выгнан из него в 1519 году за нападение на имперский город Ройтлинген и герцогство оставалось с тех пор под управлением Габсбургов. После победы с гессенской помощью в битве при Лойффене и возвращения герцогства, Ульрих немедленно ввёл лютеранство и присоединился к союзу. Возвращение его на престол обозначало значительное укрепление позиции протестантов на юго-западе империи. Одновременно сближение между теологическими позициями Лютера и Цвингли в вопросах причастия облегчило вступление в союз многим протестантским имперским городам.

В 1535 году с принятием «конституции сопротивления» союз значительно укрепил свой военный потенциал. Союза слов должен превратиться в союз действий, так сказал о союзе саксонский курфюрст. С 1536 по 1542 годы Шамлькальденский союз работал очень эффективно и находился в зените своего могущества. Наряду с оборонными вопросами союз формулировал также политические требования, такие как свободный выбор вероисповедания князьями и основание собственных церквей.

Кроме того, союз стал важным партнёром по ведению переговоров в империи и на европейской арене. Папа и император пытались устранить теологические разногласия между протестантом и католиком путём ведения переговоров по религиозным темам. В то же время другие европейские державы (например Францию) пытались привлечь союз в антигабсбургскую коалицию. Император Карл V. был втянут в это время в войны в Италии.

Созданная в 1538 году как противовес Шмалькальденскому союзу Католическая лига оставалась невлиятельной.