Кроме этого, белорусский национализм не в состоянии выполнять функцию идеологии независимого государства: стабилизировать и консолидировать общество в эпоху перемен. В Литве – может. В Польше национализм может выполнять эту функцию. Даже в Украине с трудом, но может. А в Беларуси нет.

ПМ: А почему так?

ЮШ: Особенность исторического развития. Я думаю, что, в основе своей это отражение на нашей культуре идеологической ситуации Второй мировой войны, точнее, особенности Второй мировой войны на нашей территории. Наш нционализм во время Второй мировой войны тотально сотрудничал с немцами, он был коллаборантским. В то же время сама Вторая мировая война была очень кровавой и особенно жестокой. У нас оккупация длилась очень долго, даже дольше, чем на Украине. Партизанская война, которая здесь развернулась, вызвала ответные очень жестокие действия немцев против населения. И, в конечном счете, наш послевоенный политический класс сформировался в ходе партизанской войны, партизанских отрядов. Отсюда эта наша особенность, что антинацистской, моральной силой и явились советские партизаны, в то время как националисты были коллаборантами. Эта вот особенность привела к аморализации нашего национализма.

В нашей конкретной культурной ситуации он не может апеллировать, например, к обычному антикоммунизму. В Литве, или вот особенно в Польше националисты могут говорить, что «вот мы против коммунизма», что коммунисты уничтожали церкви или еще чего-нибудь. Можно с ними спорить, но видно, что здесь есть моральная позиция, что польский национализм может апеллировать к Армии Краёвой, к разным формам сопротивления нацистам. Видно, что они за свою нацию воевали. А белорусские националисты не могут этого сказать.

Какой бы ни был плохой коммунизм, а война с нацизмом была в руках коммунистов. Народ сплотился для борьбы с нацистами под руководством коммунистов. Поэтому у нашего национализма изначально, в силу опыта Второй мировой войны, нет морального преимущества. Раз нет морального преимущества, значит, и влияния быть не может. А освободиться от симпатий к коллаборантам наш национализм не в состоянии. В результате на основе нашего национализма невозможно создать современную европейскую национальную идеологию для независимого белорусского государства.

Есть еще и особенности социальные, они не самые важные, но они имеют значение. Очень быстрыми темпами прошла индустриализация, после второй мировой войны, особенно в восточной Беларуси. И эта индустриализация привела, естественно, к быстрому появлению русскоязычных городов. А так как у нас в основе каждого города крупное промышленное производство, то, значит, даже малые города быстро стали русскоязычными.

Деревня в восточной Беларуси истощилась. К моменту распада СССР жило где-то 20-25% населения в деревне, в основном, стариков. В западной Беларуси индустриализация шла медленнее, отставала на одно поколение. Но в западной Беларуси своеобразная культурная ситуация, там не возникло своего Львова. Просто в западной Беларуси уровень урбанизации ниже, чем на востоке, значит, ни Гродно ни Брест не могут претендовать на функцию второй столицы. Они слишком малы по сравнению с Минском. К тому же в Гродно примерно треть населения это поляки, треть населения русские, треть примерно белорусы. Гродно, априори, не может быть второй столицей. В Бресте своя специфичная ситуация, связанная с местными языковыми диалектами. Т.е. западно-белорусские крупные города не могли выступить точкой опоры для белорусского национализма. Вильня оказалась вне Беларуси. Поэтому у нас не возникло своей Галиции на западе. Это особенность и ее надо просто принять за факт.